Сибирские огни № 03 - 1972

— Вернется Котта, надо будет заняться им,— сказал Казначей, словно бы между прочим. —■ Что-нибудь случилось? Ах! Да... кажется, пустяковая травма. — Вторая за несколько месяцев. — По-моему, парень в порядке. — Его надо посмотреть. Я ведь хочу сохранить его для клуба. — Он свои деньги отрабатывает. И реклама: французы редко попадают на рынок. И красивый футбол, именно красивый, это не о каждом скажешь. Казначей расхохотался: самозабвенно, от души. — Да, красивый парень! Но не хочется оставаться в дураках. Почему он не поехал в Рио? — Заболела Тереза. — Правда? Ты не знаешь французов, хоть и женат на француженке. — Он честный парень,— сказал Мануэль. — Гонзалес рвется в бой, как бы не передержать,— размышлял вслух Казначей.— И Стурссон засиделся: увидишь, как он расстарается в Рио. — Котта в игре умнее их всех, у него редкое тактическое зрение. Может, Гонзалес добьется этого, годам к тридцати, когда будет поздно играть. И снова Казначей рассмеялся, резко, с вызовом. — Ты-то почему за него горой стоишь?! По-моему, ты заинтересован, чтобы он убрался отсюда. Ну, ну! Не кипятись, я тут ни при чем: болтают люди... Анри рванулся от окна, рука, сжатая в кулак, мысленно целилась в бритую, с тяжелыми надбровьями физиономию Казначея, в полные синеватые губы, в затейливую золотую инкрустацию коронок и мостов на крупных белых зубах. Дора перехватила Анри, прижала его руки к груди так, что Котта ощутил частое биение ее сердца, и поцеловала его руку в запястье, повела губами по темным волоскам. — Успокойся, мальчик, ну, успокойся,— шептала она по-французски, и сжимала его руки, и часто поглаживала их большими пальцами, будто была старше Анри не на три, а на тридцать лет, и могла позволить себе это.— Ты лучше их всех, помни об этом. И ты мог бы быть кем угодно — испанцем, французом, негром, это совсем не важно... Ничего ты не понимаешь, Анри. Ты и твоя Тереза ужасные провинциалы... Котта потянулся к ней, Дора не отстранилась, прильнула к его щеке сухими, теплыми, бесцветными губами, коснулась виска, подбородка, будто на ощупь искала его губы и наконец нашла их. В кабинете ссорились. Мануэль повысил голос, Казначей не оставался в долгу, но Анри и Дора не слышали их: кровь шумела в висках, глушила наружные звуки, пока они стояли обнявшись, всей нежностью своего прощания отвергая грязные намеки Казначея. Протезы Казначея снова трамбовали прихожую, Мануэль молча провожал его к выходу, и расстались они как будто без слов. Мануэль вернулся к ним не сразу: стоял в прихожей у захлопнувшейся двери, слушал шаги Казначея, гудение лифта, стук автомобильной дверцы, дожидался, когда с лица сойдет выражение злости и досады. Уже отъехала машина, и Дора обеспокоенно потянулась к дверной ручке, когда в гостиную вошел Мануэль. — Надеюсь, вы нас не слышали,— грубовато сказал он. •—• Что ты?! — ответила Дора.— До того ли нам было! — Прощались, ворковали, небось...— Шутка не давалась Мануэлю, в эту минуту он некстати думал о том, что ему не двадцать пять, как Анри, а сорок, что он носит туфли на высоких каблуках, чтобы казаться повыше, в то время как Анри пришелся бы и для баскетбола, что у Анри нет и намека на брюшко и проклятая духота не вгоняет его в пот.— Ладно, чего-то я не понял — ты хочешь играть у нас или в Париже? — Я хочу получить французский контракт,— сказал Котта,— Контракт с подписью Лорана.— Так, ясно,— зафиксировал Мануэль.— Теперь: ты выходишь на поле, играешь одну игру, вторую, ну, допустим, третью,— я беру лучший вариант,— и все? Катастрофа? Что дальше?