Сибирские огни № 03 - 1972

гую сухими жгущими бинтами, отмирающую и ненужную. Надо было кончать со страхом, встать, пройтись, показать, как легко он движется, какой все это, в сущности, пустяк. Столько раз бывало и хуже: не с ним, так с другими, а до конца оказывалось далеко. Казначею в двенадцать лет отрезало обе ноги, а он в силе, в большой силе, он влиятельнее иного захудалого министра. Мануэль прав, в Копенгагене он сделает другой снимок, в лучшей клинике,— надо точно знать, что его ждет. Котта поднялся. Доре показалось, что они рассорились и Анри уходит. Она схватила сухую, горячую руку Анри и теперь уже с обидой смотрела на мужа. — Ты нарочно услал меня, да? — Я еще и злодей, черт возьми,— наигранно возмутился Мануэль.— Есть ли где- нибудь на земле женщина, которая заранее не считала бы мужа виноватым во всех смертных грехах?! Ты не бывал в Гренландии, Анри? Как там у них? — Вот что, Дора,— Котта мягко высвободил руку.— Он не скажет. Да и нечего ему говорить, я должен сказать. Запаситесь терпением и послушайте: может, и выставите меня за дверь. Мануэль оставался у окна, с простодушным интересом наблюдая за Анри. Дора замерла, рукой обхватив шею. Котта с нарочитой твердостью двигался по гостиной, избегая ковра, который скрадывал звучность шага. — Вот уже три месяца, как за мной охотится Лоран, да, да, он-то помнит, что скоро истечет срок моего контракта. Это письмо от Терезы, об ее болезни, сигнал от Лорана — мы должны встретиться, но не во Франции и не здесь, а в Копенгагене: там удобнее. Он умолк, готовый к упрекам друзей, но они не спешили с осуждением: все было очень неожиданно. — Казначей говорил со мной о новом контракте. Правда, условия немного хуже, у клуба денежные затруднения... — Он сволочь,— сказала Дора.— Хитрая сволочь. — Новый трехлетний контракт,— продолжал Котта,— к концу срока мне будет 28, не первая молодость. Я не боюсь осмотра, Мануэль, из меня не вырвется ни стона, даже если они будут колотить молотком по ноге. Тут другое дело, совсем другое: не хочу обманывать испанцев, тебя, даже Казначея... Ты говоришь, сволочь? А что он мне сделал плохого?! Я просто не хочу кончать свою жизнь здесь, у меня есть родина, я имею право... Он сорвался: не на крик, на какую-то загнанную внутрь истерику, почувствовал это, осекся и сказал с вызовом: — Я хочу получить французский контракт. Вернуться в свой клуб, играть в Парк-де-Пренс... — Хорош гусь! — Мануэль рассмеялся с едва уловимым облегчением.— Сначала он вколачивает своему бывшему клубу два гола, лишает их кубка европейских чемпионов, а потом в нем просыпается совесть! — Я хочу пятилетний контракт, французский контракт! — повторил Котта,— Пять лет и на лучших условиях. Именно эти два мяча и свели с ума Лорана, он теперь землю роет, хочет вернуть меня. — Дора, он задумал обмануть своих! — Мануэль молитвенно сложил волосатые руки на груди.— Господи, во что выродились европейцы! — Я сделаю так, чтобы Тереза и дети не остались нищими! — Сначала он обманывает друзей, потом родину! — наигранно ужасался Мануэль. — Эм-мануэль! Почему на тебя так часто нападает охота говорить пошлости?! Сначала «Тулуза» продает его, мальчишкой еще, в Париж, а потом Лоран — в Испанию... — У Лорана сердце обливалось кровью,— сказал Мануэль.— Можешь мне поверить: шутка ли продать Анри Котта? — Знаю я эту холодную кровь спекулянтов! — Нет, нет,— настаивал Мануэль,— они ремонтировали стадион, достраивали шесть тысяч мест, сидели без денег... — Строили новый бассейн,— бесстрастно заметил Котта. — За кого еще они могли получить сразу двести тысяч долларов?!