Сибирские огни № 03 - 1972

— «Кальяри». — Во-во! Всех гуртом, как скотину: не зря в Италии это называется торговля коровами.— Котта не вступал в разговор, карие крупные глаза скользили по фасадам домов, по витринам и толпам прохожих.— Попомните меня, не принесет это им счастья. 1арринча хорош дома, в Бразилии, в Италии он не приживется. Начнут итальянские лекари мять ноги да в зубы заглядывать, тошно ему станет. Что?.. Котта странно повел головой и отвернулся. — Разве не так? — Ты вот что, приятель,— сухо сказал Котта,— кончай заупокойную. Надоело, понимаешь, надоело мне.— И чтобы не разобидеть вконец таксиста, добавил: — Я задачку в уме решаю, никак два на два не помножу. Одно он знал твердо, расплачиваясь с шофером и поднимаясь к себе в холостяцкую квартиру на улице Веласкеса, неподалеку от отеля «Веллингтон» — этот таксист не из агентуры Казначея. Через час Котта был у Мануэля, врача клубной команды. Котта надел темно-серый костюм, взял портфель и небольшую сумку — ровно столько вещей, сколько может понадобиться на несколько дней. Он оставил дома именные часы и несколько дорогих призов, добытых здесь и во Франции,— едва он сядет в самолет, как на квартире побывают люди Казначея, пусть ничто не наводит их на подозрение, что Анри Котта может не вернуться в Испанию. С Мануэлем и Дорой Жюбен, француженкой по рождению, они друзья, но № близким друзьям нелегко сказать то, что он должен им сказать. Бели бы он был сильнее, надо бы прямо из дому ехать в аэропорт, забыть и крошку Мануэля, и Дору, которая слишком смело, по здешним нравам, дарила его своей дружбой, выкинуть из; головы все мадридские телефоны и адреса. Он не может этого сделать. Ведь кто-то же должен знать, что он не подлец, просто у него не было другого выхода. Мануэль и Дора будут молчать, заговори они — и Мануэль лишится заработка, его, как зачумленного, будут сторониться все клубы, но Котта и не нужно, чтобы они публично защитили его,— пусть простят в душе, пожмут на прощанье руку, большего ему и не надо. Ведь он собирается обмануть не Испанию, а Францию, не Казначея, а господина Лорана, обходительного, озабоченного, суетливого господина Лорана,— чем Лоран лучше Казначея? Что он француз? Что от него не услышишь ругательства? Что на его округлом лице нет жестких морщин и зримой печати работорговца?.. Мануэль долго изучал снимок, отойдя к открытому окну, держал снимок на свету, свободной рукой поправляя очки. Смуглое, мавританское лицо Мануэля в длинных щегольских бачках оставалось почти неподвижным, только густые брови сходились и расходились над переносицей. — В этом месте больно? — спросил он еще от окна. Котта кивнул. — На ощупь или при ходьбе тоже? — И так и этак. — Там была глубокая гематома.— Мануэль положил снимок на круглый стол, он уже запомнил все. подробности.— Рентгенолог сделал один снимок или несколько?1 — Не знаю. — Но ты долго лежал там? Он менял кассету? — Кажется, менял. Старый немец, по-моему, еще довоенный. — Так ты у них и поймешь, кто военный, кто довоенный. — Кажется, он здешний,— сказал Котта.— Он говорит по-испански не хуже тебя.. — От таких храни меня Иисус,— Мануэль снова взял снимок и протянул его жене.— Пожалуйста, сожги это творение немецкого друга Анри. На кухне сожги. Он смотрел ей вслед, на светлые ноги в шлепанцах, на узкую, перехваченную поясом талию и округлые бедра, с которых неровно падала, будто лилась вниз тяжелая шелковая ткань, взглянул искоса на Анри, не смотрит ли он, но взгляд Анри был еще прикован к тому месту, где только что лежал рентгеновский снимок.