Сибирские огни № 03 - 1972

— Я читал о басках. — Разве только баски?! — Такоист сокрушенно потряс головой.— Были и получше басков. Можно было не оставлять куртку в машине, они почти подружились, теперь со стороны Анри Котта брошенная на сиденье замшевая куртка была просто знаком доверия. Если таксист все-таки из людей Казначея, из числа проныр, шпионящих за игроками, пусть обшаривает карманы куртки: он не найдет ничего, кроме паспорта с французской визой, контракта Анри с клубом и последнего письма Терезы о ее болезни. Пусть Казначей уверится, что Котта не обманывает его. Но не могут же все таксисты Мадрида быть шпионами Казначея, на это даже у него не хватит изворотливости и денег. И шагая вдоль длинной, с облупившейся штукатуркой стены, и свернув за угол, где косо врытые з землю бревна подпирали обветшалый дом, ныряя под выгоревшие на солнце тенты над входом в лавчонки, над чьими-то окнами, стараясь шагать так, чтобы не выдать боли в ноге, Анри с неловкостью думал о шофере и о том, что, в сущности, он, Котта, собирается надуть его, поступить бесчестно, хотя по счетчику он расплатится и прибавит сверх счетчика. Потом пришла в голову мысль, что все это вздор, что втихомолку шофер честит и его не меньше, чем ни в чем не повинного Стурссона. «Не нуясен я ему,— подумал Котта с облегчением.— Я только помеха для быстроногого красавчика Гонзалеса Станет он обо мне плакать!..» Старый немец, с выправкой полкового врача, сразу признал в Котта иностранца, одного из тех, кого нелепый случай и старые, валяющиеся еще во второразрядных гостиницах справочники приводят изредка к нему. На всем вокруг лежала печать запустения и упадка, седые рыжеватые усы врача уныло обвисли, глаза смотрели с тоскливой искательностью, стертый зубной протез принуждал его говорить осмотрительно и неторопливо. В доме, видимо, отвыкли от пациентов: горластая «мумми» ругалась на родном языке с сынком из-за каких-то денег, обращаясь через стену за поддержкой к мужу, и тут же обрушивала проклятия и на его голову. Котта долго лежал на спине, подставив голень потоку невидимых лучей, старик дважды менял кассеты и предложил было клиенту приехать за снимком на следующий день, но Анри заупрямился, сказал, что будет ждать, снимок ему нужен сегодня. Свара за стеной утихла, сын выклянчил деньги: угреватый, с бачками, которые старили его, он заглядывал в гостиную, где дожидался Котта, что-то вынюхивал, высматривал, не решаясь заговорить, потом исчез минут на десять, снова появился и, подмигнув Котта красноватым веком, назвал ему сумму, которая к тому времени нащелкала на счетчике такси. «Спасибо,— сказал Котта.— Ты расторопный малый. Все в порядке».— «У вас в порядке,— угодливо сказал юноша. У вас, конечно, в порядке, еще бы!» Говорить с ним Котта не хотелось, и он отвернулся, ждал, пока за парнем не скрипнула дверь. Анри сунул снимок в большой черный конверт и расплатился. В киоске у соседнего дома он купил подвернувшийся под руку еженедельник и спрятал между страницами конверт. Стало скверно на душе: траурный конверт, нечистый юнец, который с каменного крыльца наблюдал за Котта и по-приятельски махал рукой в копеечных кольцах, загаженная улочка, шелудивая, забитая собака, при появлении прохожего оседавшая на задние ноги, серое, пыльное небо окраины — некрасиво начинал он новую жизнь. Шофер покосился на еженедельник, пошутил было, что Котта долгонько выбирал журнал, но пассажир молчал, и таксист осекся, перебирая в памяти, чем он мог обидеть Котта? Конечно же, разговором о привозном товаре, о норвежце, который слишком дорого достался клубу. — Честно говоря, мы еще мало покупаем игроков,— сказал таксист,— Итальянцы совсем голову потеряли; особенно «Интер», просто дьяволы какие-то: они за Гарринчу дают миллион долларов. — Гарринча стоит миллиона: они не просчитаются. — Знаете, что я вам скажу? Каждый человек стоит миллиона! А ведь десяти долларов не дают,— Он усмехнулся,— Иной за пять укокошит тебя. Недавно они закупили у себя же, на Сардинии, команду. Всю, с потрохами. Я название забыл.