Сибирские огни № 03 - 1972

Ты скажешь. К чему оно, богатство. В могилу, что ль, с собой класть?— Это я к слову. Евтеич мял в руках фуражку. Баба Дуня взяла начатое вязанье, пересчитала на спицах петли, катнула по столу клубок, освобождая нитку. — А я, Митриевна, с Чистюньки иду. Утром вентеря поставил, авось какая дура заплывет. Да где там! Перевелась нынче рыба. Откуда ж ей быть,— откликнулась баба Дуня, меняя спицы.— Я , помню, в девках на Чистюньку-то бегала холсты белить. Чи-и-стая вода была. Залезешь, а на ногах цыпки видать.... — Потом, думаю, дай зайду к Митриевне, узнаю, жива ли, здорова, может, помочь чего по-мужицки. — Да чего помогать, Евтеич?— улыбнулась баба Дуня.— Не валится пока и ладно. Проживу. Недолго теперь. — Забежал вот к Нюрке, красненькую взял. Да одному и крошка поперек горла встревает... Посиди, Евтеич, посиди. Куда теперь нам, вдовым, деваться. Я тебе счас закуску сготовлю,— забеспокоилась баба Дуня, откладывая начатый детский носок. — Ты шибко не старайся, Митриевна. Огурчиков маленько да луку головку. Он вытащил из кармана «портвейную», поставил на стол. Баба Д у ня принесла из сенок миску огурцов, мокрых от рассола. Евтеич взял маленький, тугой, как желудь, огурец, надкусил. — Однако и мастерица ты солить огурцы. А, Митриевна? Баба Дуня отмахнулась: — Э-э, Евтеич, я что. Мать у меня, покойница, бывало, как засолит, так со всего околотка мужики бегали закусывать. А то и за рассолом — на похмелье особенно. — Ну, Митриевна, давай второй стакан,— сказал гость, когда на столе уже были вареные яйца, с десяток целых картофелин, несколько пластиков сала. — Да я отродясь вином не баловалась, Евтеич! — воскликнула баба Дуня,— Ты сам выпей, выпей. — А может, глотнешь? — Ей-бо, не хочу. Ты выпей, выпей. — Ладно,— согласился Евтеич и поднес полный стакан ко рту.— Ну, будем живы. — Пей на доброе здоровье. Вино Евтеич тянул медленно, морщился, по подбородку стекали красные капли. — Ху! — оторвал от губ стакан. — Ешь, Евтеич, ешь. Яички вот, сегодня сварила. Сала, сала попробуй. Не мое, правда, Будяниха принесла кусочек, а я не ем... А ты чего это без хлеба? — приговаривала баба Дуня. Евтеич подкатил к себе яичко, пощелкал ногтем, снял скорлупку. Баба Дуня сидела напротив, подперев голову рукой, смотрела на Евтеича, и на лице у нее светилась радостно-горькая улыбка. — Налил бы еще, Евтеич,— сказала она. — И то правда,— согласился гость.— Хоть молодость вспомню. — Пил в молодости-то? — Доводилось. Теперь какой из меня питок? Вот раньше было садану бутылку горькой, только по костям пойдет. А нынче от стакана портвейной в голову стукает.