Сибирские огни № 02 - 1972

— А это еще старый Новониколаевск,—думаю вслух, разглядывая кварталы, по которым столько раз ходил. Дома те же, только они по­ старели, почернели. И все же улица мне кажется нарядней: ее вымо­ стили, засадили деревьями. Радостно: все-таки родное место. Отсюда, лет двенадцать назад, я бросился в мир и завиляла моя дорога по всей стране: Кавказ, Средняя Азия, Волга, Забайкалье... Такси останавливается. И вот он снова старенький дом —круг замкнулся. С чем я выехал отсюда и с чем возвращаюсь? Клацнула в мертвой тишине дверца, и такси укатило. Трое стоим на дороге, около ног чемоданы. Из конца в конец улица пуста. Так и ка­ жется, что домишки похрапывают, по-собачьи свернувшись под деревь­ ями калачиком. Не шевельнется ни единый лист. А свет все ширится, небо становится синее, облачка заалели. Одни из них совсем низкие и какие-то плоские, в виде огромных перьев, полос, длинных шляхов, а высоко над ними алеют большущие кучевые красавцы. Такое же утро у нас было с Шурой, когда он показывал мне начало самого длинного дня в году. Мы смотрим на старенький дом, который всегда был со мной, живя в моей душе. Он по самую крышу утонул в зарослях рябин, черемух, и все по-прежнему растут из сенок две березы, положив ветви на крышу. — Это они? —шепотом спрашивает Нани. Я киваю. Я рассказывал дочке о них. Из этого домика навечно ушли братья мои Шура и Алеша. Ушли на фронт и не вернулись. Сюда приходили и Верочка, и Тоня... Здесь я написал рассказ о второгоднике Васе Краешкове... О, этот старенький дом, который в жизни моей, как ноющая рана! Сколько в нем родилось боли, горечи и неутоленных желаний! С ним меня только мирит то, что главное мое сбывается. И то оно сбывается лишь потому, что я в свое время вырвался из этого дома в мир... Зажмурены облезло-голубые ставенки. Подтаскиваем чемоданы к калитке. Я прикладываю палец к губам: тс-с-с! Осторожно лезу через забор. Мать честная! А там и ногу поставить негде. Голый прежде двор теперь забит цветами. Это уж, конечно, Мария этакое сотворила. Осто­ рожно опускаюсь между георгинами и гладиолусами туда, где когда-то лежали бревешки и мы сидели на них с Шурой в его последнюю ночь перед отъездом на фронт. Отодвигаю заскрипевшую палку, открываю калитку. Водрузив чемоданы на крыльцо, закуриваю, а Ника с Нани, тихонь­ ко восклицая, уже лазают в огородике. Меж зарослей белых, желтых, алых георгинов тянется тропинка в сарай. Под двумя развесистыми яблонями кран и бочки с водой. В нее звонко булькают капли. Значит, все-таки был и есть этот старенький дом; а то уже мне ста­ ло казаться все это легендой, вымыслом. Мои девчонки шуршат в зарослях малины. Я вижу мамины грядки: моркови, лука, укропа. Нани, в синей фуфаечке, в синих брючках,, в красных кедах, уже сидит прямо на земле и тянет стручок гороха, а за ним шевелится, ползет вся зеленая путаница. Нани знает, что это бабушка посадила для нее... А свет все ширится, алые облачка, казавшиеся недвижимыми, вдруг поплыли, вершины берез посветлели, и там у них, на самом верху,, дрогнул листок, за ним второй, третий, и вот уже проснулась вся вер­ шина, затрепетала, зашелестела, а за ней очнулась от ночного оцепене­ ния соседняя береза, сонно взъерошилась. И поплыл ветерок дальше,