Сибирские огни № 02 - 1972

Сегодня два чуда вошли в мою жизнь. Распахнул окно и вижу: сопки лиловые. Это зацвел багульник. Для забайкальцев цветущий багульник — истинный праздник. Кроме багульника эти края еще славятся пламенно-рыжими, куд­ рявыми, в пятнышках-веснушках, саранками и большущими лиловыми и белыми марьиными кореньями. Их вполне молено назвать забайкаль­ скими розами. Положив на подоконник пачку бумаги, пишу о лиловых кострах, вспыхнувших по всем падям и сопкам, вдоль всех речек и вокруг озер. Развалилось у этих костров весеннее Забайкалье и греется. Пишу, а рядом новенькая белая папка. А в ней первая книжка, озаглавленная «Ночные сторожа». Прошло всего лишь восемь месяцев, как я живу в Чите —и вот сдается книжка. Неплохо поработалось здесь. А осталось ли у меня за душой что-нибудь на вторую книжку? Говорят, труднее всего писать именно вторую. Посмотрим, посмотрим. В голове уже складывается большая повесть об актерах. Здесь у ме­ ня материала непочатый край. Я бы немедленно сел за нее, да вот обычная моя беда: нет сюжета, нет напряженного действия... И по­ том—завтра начинаются гастроли. Целый месяц будем ездить по За­ байкалью. Нынче я рвусь в них: на земле тепло, у Нани каникулы, ру­ копись сегодня унесу в издательство, значит, я смогу весь отдаться солнечным, сине-зеленым просторам Забайкалья, узнать его, как сле­ дует. Ведь это теперь для меня не просто край, это моя литературная родина... Долго же я добирался до нее... Иду по ослепительно-солнечной улице, новенькой папкой помахи­ ваю. Стрижи чертят молниеносные зигзаги. На ветках так и лезут па­ хучие, маслянисто поблескивающие листочки, всякие шишечки, сереж­ ки, червячки. После зимы улицы кажутся нарядными, а женщины милыми кра­ савицами, как будто я впервые вижу их. Это потому, что они всего лишь три-четыре дня как сняли пальто и мне внове, после долгой зимы, видеть их в одних пестрых платьях, с обнаженными головами и руками. Ах вы, люди! Если бы вы знали, что для меня сейчас свершается. И я смеюсь, глядя прямо в лицо идущей навстречу девушке, иона отвечает улыбкой, наверное, узнала меня: видела на сцене. Не очень высоко над городом пролетают два журавля. Большие, серые, они летят очень красиво. Пустяк: два журавля над городом, но всю жизнь буду помнить о них. Они вызывают передо мной глухие дебри, таежные просторы, болотца, где нет человека, где только весна, зацветшая верба да журавли... Вхожу в большое бревенчатое здание, поднимаюсь по широкой, в два марша лестнице и из темноватого коридора попадаю в светлый кабинет. Вдоль стен шкафы, набитые книгами, изданными Читинским издательством. За столом белесый, с большими залысинами, остроносый человек покусывает роговую дужку снятых очков. Это директор, известный в Чите фельетонист Николай Тихонович Яшенко. Здесь же, в кабинете, как всегда взлохмаченный Коля Савостин, рядом с ним сидит и неизвестно чего стесняется Лавринайтис. А перед ними ходит массивный, грузный, в пышной шапке седеющих волос, Оскар Адольфович Хавкин. Под ногами его, продавливаемый, мокро шлепается о пол кое-где выпучившийся зеленый линолеум. Родители Хавкина —коммунисты —до революции эмигрировали