Сибирские огни № 02 - 1972

дров нету. Услышавший это, пьяный сельский продавец в телячьей дошке говорит, похохатывая: — Ты вон какая... Сочная! Тебе ли горевать? Хе-хе... Ты только мигни... кому-нибудь!.. Тебе за это самое... хе-хе... две-три машины дров пригонят. Жить не умеешь... Лоб продавца походит на пухлую, жирную щеку, лежащую попе­ рек лица, и поэтому кажется, что его морда состоит из трех щек. Суф­ лер внезапно и сильно пускает в эту морду густой клубок папиросного дыма. Продавец отшатывается... Как много еще этих тупиц! Они смот­ рят на мир и не видят его, живут среди людей и не слышат их. Я чув­ ствую что-то вроде тошноты: меня всегда мутит от людей этого пле­ мени... К утру становится мягче, теплее, туман медленно развеивается, светает. Приходит автобус, вымерзший, звонко-скрипучий. У шофера в ка­ бине всюду налеплены головки красавиц, вырезанные из журнала «Экран». Мы кое-как втискиваемся в автобус. Несколько молодых ребят приплясывают в узеньком проходе —не хватило мест. Дорога сносная, к курорту тянется шоссе. Я ногтем проскреб дыр­ ку на заледеневшем стекле окошка и мы с Нани иногда видим в эту дырку черные шапки на березах. Это косачи. Они у себя там, по-кури- ному приговаривая «ко-ко-ко», клюют сережки и стылые почки. Дышу сквозь беленькие пушистые рукавички на замерзшие руки Нани и шепчу ей в раскрасневшееся лицо: — Подожди, моя Нани, потерпи. Я вот скоро уйду из театра и мы всегда-всегда будем с тобой вместе. А потом поедем на теплое море. Оно называется Черным, а на самом деле оно и зеленое бывает, и синее... — А ты видел его? — Нет. Я читал о нем. — Будем с тобой там жить и купаться, да? «Дарасун» встречает нас блеском солнца, сиянием снега и белиз­ ной берез. И воздух здесь первозданно чист и свеж, как этот таежный снег в заячьих и куропачьих следах. И эти следы нам с Нани, пожа­ луй, дороже всего. — Давайте лучше здесь жить, где заячьи следы,—предлагает она. Курорт еще небольшой, в зимнюю пору малолюдный. Нас поме­ стили в белом санатории, среди белого березняка. Войдя в светлую, теплую комнату с нарядными кроватями, мы все трое закричали ура. Нани раздевается и сразу же лезет под золотистое верблюжье одеяло и мгновенно засыпает. — Намучилась,—сокрушенно шепчет Ника. — Уходить мне надо из театра,—вздыхаю я.—И не только из-за Нани... И театр требует всей жизни, и литература тоже, а жизнь у ме­ ня одна... Не будет спектаклей, ролей, репетиций, гримировочных, за­ паха грима,—и я грустновато улыбаюсь. — Ах ты, боже мой.—от всей души вздыхает Ника.—Иногда так мне жаль всех вас, людей... Мечетесь, мучаетесь, сомневаетесь, не зна­ ете покоя, перестаете любить друг друга... А жизнь такая коротень­ кая... Так бы, кажется, и отдала свою жизнь, только бы всем вам было хорошо... Я уже давно подметил у Ники эту бабью всеобъемлющую жалость к людям...