Сибирские огни № 02 - 1972

в заезжем доме, тоже среди сосен, прочитал и «Выигрыш»,—с трудом улавливаю далекий голос.—Слушайте! Ведь вы же...—и увлекающийся Костюковский говорит мне такие слова, от которых у меня сжимается горло. Только бы не заплакать. Такого мне еще не говорили. Никто я никогда не говорил. — Оба рассказа будем печатать в альманахе! —кричит голос от­ куда-то из забайкальских, стылых просторов... Чувствуя себя почти дурно, выхожу в коридор. Все уже усаживаются в большой комнате, забитой стульями. Я пристраиваюсь около дверей рядом с Лавринайтисом. Во всю стену на узеньких полочках за стеклом книги забайкальских авторов. На фоне книг за столом празднично-нарядный, золотоволосый, улыбаю­ щийся Олег Смирнов. — Ну, что же, приступим,—говорит он. И приступили... Черт возьми! Здесь не особенно-то церемонятся. Что Савостин, что Гольдман, что Граубин —резали правду-матку в глаза со всей молодой горячностью. Обсуждали рассказ какого-то Костина, работающего в газете «Комсомолец Забайкалья». — Послушай, вот у тебя тут описана жена ответственного работ­ ника,—поднимается Савостин. Он ерошит и без того взлохмаченные волосы, средним пальцем тыкает в седельце сползающих очков, смот­ рит в рукопись.—Дамочка эта, конечно, в пижаме, волосы у нее кра­ шены, губы-ногти тоже... «Анну Каренину» у нее написал Пушкин, она путает Толстого с Достоевским. Да это же, елки-палки, все дремучие штампы. Мы уже сто раз читали об этой дамочке. Открытие еще не описанного, интересного характера —вот главное! Ты же берешь геро­ ев из литературы, а не из жизни. Это ведь все тобой не пережито, не выстрадано! —И он потрясает скомканными рассказами. Костин сидит не поднимая головы. Положив на колени блокнот, он что-то чертит в нем, явно не видя блокнота. Лицо его делается злым, а большие отогнутые уши пылают, как петушиные гребни. Сразу вид­ но, что парень самолюбив и злопамятен. Спокойно, иронично говорит Гольдман: — Ты знаешь, что сейчас нужны рассказы о рабочих. Вот и са­ дишься и пишешь их. Ты даже материал хорошо знаешь. А рассказы получаются серые, скучные. Почему? Да потому, что ты этот материал воспринял только головой. Он не стал частицей твоей души. Ты писал потому, что надо писать, а не потому, что не мог не написать. Так можно обо всем накатать. Например, о сборе металлолома или об эко­ номии шерсти в пимокатной артели. Молодежь смеется, а у автора на лбу выступает испарина, и его уши-гребни будто вспухают. — А почему это нельзя писать о металлоломе или об экономии шерсти? —возмущенно спрашивает Зарубин.— Ведь государство при­ зывает к этому, и мы должны помогать бороться за это! — Пожалуйста, пиши, если тебя вдохновляют обломки железяк,— пожимает плечами Гольдман, и погоны его выгибаются домиками. — Две кровати, три грубы притащили в школу мы,—декламиру­ ет Граубин под общий смех. — Вот именно... поезия! — Гольдман садится. Автор от выступления отказывается и молча уходит в разде­ валку. — Доконали человека,—Никонов смеется.—Не критики вы, а лю­ доеды.