Сибирские огни № 02 - 1972

Если противопоставление Андрея Стар­ кова и Курта Вана практически исчерпы­ валось противопоставлением во многом еще абстрактных добра и зла, лицом к лицу стал­ кивающихся лишь к концу произведения, когда от того, какое решение примет Анд­ рей, зависит судьба маркграфа фон цур Мюлен-Шенау, то Никита и Родион проти­ востоят друг другу не только в плане «ис­ торико-бытовом», но и в плане «романиче­ ском». Если в «Городах и годах» первая из этих двух сюжетных линий решалась в стол­ кновении Андрея с Куртом, а вторая поро­ дила два «треугольника» —Андрей —Ма­ ри —Шенау и Андрей — Рита — Голосов, то в «Братьях» Родион противостоит Никите на протяжении всего романа и как чело­ век, занимающий твердую жизненную пози­ цию, знающий, чего он добивается, и уве­ ренный в своей правоте, и как соперник в любви, сначала к Варваре, а затем к Ирине. Конечно же, Родион еще далек от типа большевика, который будет создан писате­ лем впоследствии, наиболее ярко — в три­ логии. Его отличают и прямолинейность по­ ступков, и отсутствие той большой культу­ ры чувств, что присуща героям более позд­ них произведений Федина, Кириллу Извеко­ ву •—прежде всего. Но ведь и известная ограниченность, и прямолинейность героя, и настойчиво под­ черкиваемое его косноязычие — все это в глазах писателя —те почти неизбежные «накладные расходы», с которыми был боль­ шей частью связан путь к культуре пове­ дения и к культуре чувств человека, при­ шедшего к управлению государством прямо от станка или от сохи и буквально сжи­ гаемого жаждой как можно больше понять и узнать, чтобы быстрее поставить свои знания на службу делу. С этой точки зрения чрезвычайно важны в романе встречи Родиона с Арсением Ар­ сеньевичем Бахом, которые позволяют Фе­ дину вплотную и, главное, по-новому подой­ ти к решению вопроса об общности судеб народа и интеллигенции, принявшей рево­ люцию. Причем особенно важно (и это под­ черкивается художником), что если для Ро­ диона беседы с Бахом очень скоро превра­ щаются в уроки дисциплины мысли, раскры­ вающие широту знаний оппонента и недос­ таточность своих собственных представле­ ний о мире, то ведь и для Баха, как некогда для «окопного профессора» в «Городах и годах», это — прикосновение к тому живо­ творному источнику, что должен, по его словам, напоить своей физической верой засыхающую мысль русской интеллигенции и национальное искусство. Федин не упрощает характера героя; та­ ких, как Родион, в те годы были тысячи, и в душах их, как и в душе Родиона, предан­ ность делу революции, готовность отдать за лее жизнь уживались с прямолинейностью и узостью взглядов. И, вместе с тем, с преоб­ ражающей деятельностью именно этих геро­ ев писатель связывает будущее страны. По­ тому что он чувствует, что пройдет время, и они поймут, не могут не понять: в суждени­ ях Баха очень много верного, а искусство лю­ дей, подобно Никите Кареву, пришедших к служению народу и стремящихся вернуть ему свой долг,—могучая сила в воспитании нового человека. А пока... пока Федин спешит подтвердить эту свою мысль тем, что в столкновении Родиона с Никитой побеж­ дают не только идеи Родиона, побеждает и он сам в борьбе за любовь Ирины. К сожалению, союз Ирины с Родионом воспринимается, скорее, как символический, как очевидная уступка привнесенной в ро­ ман извне «тенденции», и критика 20-х годов была права, когда писала об этом.1Поспеш­ ный, буквально «под занавес» романа, брак большевика-рабочего с представительницей того самого класса и того самого семейства, к которым Родион с детских лет привык от­ носиться с известным недоверием, практи­ чески мало что добавляет к уже сказанному ранее, более того, он воспринимается как стремление во что бы то ни стало, не очень заботясь о психологической достоверности этого эпизода, привести судьбы Ирины и Ро­ диона к видимой развязке. Но по сравнению с первым романом, с «Городами и годами», «Братья» в целом знаменовали новый большой шаг в поисках Фединым своего героя. Потому что речь здесь идет уже, прав М. Кузнецов, не об отвлеченном «добре», а о вполне конкрет­ ных исканиях интеллигента, художника; о наведении им мостов через глубочайшую пропасть, извечно разделявшую интелли­ генцию с ее изощренностью интеллекта, с. ее утонченным искусством, с одной сто­ роны, и широчайшие слои безграмотного, поглощенного заботой о хлебе насущном народа с его естественным недоверием ко всему «господскому», с другой стороны1 2. Конечно же, к концу романа еще дале­ ко не ясно, как сложится судьба Никиты в будущем. Но ясно вместе с тем, что сло­ ва эпиграфа к роману; «Прощай, прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!» — это прощание романиста с тем типом ин­ теллигента, с тем типом художника, кото­ рый думал что и личное счастье, и счастье творчества могут быть достигнуты на пу­ тях, пролегающих в стороне от столбовой дороги истории. 1 См., напр., рецензию Я. Григорьева на пер­ вое издание романа («Октябрь», 1928, № 8) и «Ли­ тературные заметки» Д. Тальникова («Красная новь», 1928, № 9); позже об этом же писал М. Заградка в своей работе «О художественном стиле романов Константина Федина» (Государст­ венное педагогическое издательство, Прага, 1962). 2 См.: М. К Кз н е ц о в , Константин Ф е д и н (Очерк творчества).— Собр. соч. Конст. Федина в десяти томах, т. 1, М., «Художественная лите­ ратура», 1969, стр. 29—31.