Сибирские огни № 02 - 1972

ха, увидел прозрачность солнечного дня, ощутил натекающую в мышцы силу, и вдруг около его ушей обвалилась непрони­ цаемо-тяжкая стена, и к нему вернулся слух». Вернулся слух —это уже образ-символ, ибо речь идет здесь не просто об одном из пяти человеческих чувств, но и о слухе му­ зыкальном. Так отчаянная горечь утраты оказывается еще и первой радостью —ра­ достью приобретения... И это ощущение пе­ ремены в своей жизни не покидает отныне Никиту уже и при возвращении в свою «пылинку», при дальнейшей работе над симфонией. Наоборот, оно усиливается, до­ стигая апогея в главе первой «Концерта». «Рядом с Никитой прислонились к ко­ лонне два матроса, обнявшись и приятель­ ски болтая о каком-то вздоре. Они шелу­ шили подсолнечные семена, аккуратно со­ бирая в горсть кожуру. Волосы матросов были всклокочены, воротники расстегнулись и топорщились, словно по залу гулял ветер. Никита вспомнил о Вагнере (концерт открывался увертюрой «Риенци») и пожал плечами. ...Потом музыка отвлекла его, он стал привычно различать звуковые сочетания, отыскивая связь их с основным мотивом. ...Никита беспокойно огляделся и вдруг заметил матросов. Они выпятили всклокочен­ ные готовы вперед. Их отважные, грубые лица были возбуждены. Матрос, стоявший ближе к Никите, держал своего товарища за локоть, и Никита видел, как медно-кра­ сная рука сдавила этот локоть тисками». Позже, упоминая об этом эпизоде, во­ очию убедившем Никиту в нужности его «дела» не только для избранной публики, но и для людей, казалось бы, случайных в зале консерватории, кое-кто из критиков выражал сомнение в художественной дос­ товерности описываемого. К сожалению, в то время никому и в голову не пришло сравнить текст романа с текстом малень­ кой заметки Федина «Музыка будущего», появившейся в свое время в «Петроград­ ской правде» и дающей достаточно точное, буквально «с натуры», впечатление от соб­ ственных ощущений автора заметки от концерта Сергея Кусевицкого. «Предо мной —два матроса. Кажется, что от них пахнет ветром. Так загорелы их лица и грудь, так легки мат­ роски, всклокочены волосы. Контур их профилей отважен и груб. Несмелая, худосочная мысль сверлит, надоедает: — Что могут понять они в поэмах Скря­ бина, увертюрах Вагнера? Их ухо привык­ ло к свисту ветра, грохоту и вою снарядов, треску военных оркестров, мелодии бес­ смысленных частушек... Звуки оторвали меня от лиц, от зала, от самой жизни... Не понимаю, почему опять взглянул я на матросов. Но никогда-никогда не забуду картины, вспыхнувшей перед моими глазами. Матрос, который стоял рядом со мной» жилистой рукой своей впился в локоть то­ варища. Как отлитая из бронзы, рука эта не выпускала добычи, а судорожно, как в мертвой хватке, давила, давила ее». Трудно не заметить близости двух от­ рывков. «Эту страшную муку мастера музыки пережили, перестрадали... матросы, которые привыкли к мотивам частушек и пошлых маршей. О, да, тысяча раз да! Вагнер писал свою музыку для таких слушателей!»1—эти. слова заключают заметку в «Петроград­ ской правде». Сходные чувства, счастливую легкость, пишет Федин, почти умиление, которое дав­ но уже его не посещало, испытывает и Ни­ кита. Это не значит, разумеется, что сомненья навсегда покинули его. «Старцовское» на­ чало в Никите еще достаточно сильно, его иногда надо просто побуждать к дей­ ствию, побуждать со стороны, как это и делает Ирина. И вместе с тем, основное ощущение, не покидающее Никиту после концерта,—это осознание правоты Ростис­ лава: Никита готов служить времени уже не просто смотря и слушая, но и поставив на службу ему свой талант. Подобная эволюция Никиты породила в свое время среди части критиков извест­ ное недоумение. «Мог ли такой человек, как Никита,— спрашивал один из рецензентов романа,—- отразить в своей музыке «все то великое, что принесла нам революция», как уверяет нас в этом Федин словами статьи компози­ тора Ю. А. Шапорина? Не‘т, не мог. Чело­ век, в сущности не живший радостями и пе­ чалями действительности, не мог отразить в музыке своей то, что несла с собою ве­ личайшая и новая могучая струя жизни. И если Федин в заключительных строках своего романа утверждает, что «мир отвер­ гал Никиту Карева, чтобы принять», то мы не можем этому поверить»* 2. «...Если уж говорить правду,— не мог» это просто невероятно, чтобы Никита Ка­ рев, чуждавшийся гражданской войны и ре­ волюции, действительно создал симфонию, в которой «смысл величайшей революции», и т. п.»3. Но вряд ли, думается, упреки эти были справедливыми: история тех лет, когда каж­ дый прожитый год был равен по своему воз­ действию на людские судьбы иному деся­ тилетию мирной, спокойной жизни, знает примеры и более разительных перемен в че­ ловеческом сознании. «Не жил радостями и печалями действительности?» А 1905-й год,, воспоминание о котором врезалось в память- на всю жизнь? А чувство Родины, пронесен' «Петроградская правда», 15 июня 1920 г. 2 С. Д о л о в . Мастерство холодной грусти (О романе Конст. Федина «Братья»), «Революция к культура», 1928, № 14, стр. 79. 3 И. М а ш б и ц - В е ц о в. Писатель и со­ временность. М., изд. «Федерация», 1931, стр. 131.