Сибирские огни № 02 - 1972

летне века —середина двадцатых его годов. А в центре —судьба героя, пытающегося, подобно Андрею Старцову, поначалу стать «над схваткой», ищущего свой собственный путь «к центру круга», свой жизненный «взвоз», и в поисках этого «взвоза» совер­ шающего одну ошибку за другой. Во многом совпадают и биографии героев: и того и другого первая мировая война застигает в Германии; там же оставлена первая лю­ бовь, воспоминание о которой преследует всю жизнь и заставляет при каждой следую­ щей встрече с женщиной отыскивать в ней те подчас едва уловимые черты, что напо­ минают о самой первой и самой большой любви... И в одном и в другом романе — попытка создать образы строителей нового мира, носителей исторической правды, за которыми будущее и которые во многом противостоят главному герою. И там и тут общность композиции, ее «смятенность» (если «Города и годы» открывались пос­ ледней по времени действия главой, то «Братья» начинаются с предпоследней, с «комплекса,— оставит писатель запись на обратной стороне одной из страниц рукопи­ си «Братьев»,—основных ощущений, кото­ рые потом развертываются путем развития и отступлений в прошлое»1. Наконец, и в одном и в другом романе —две развиваю­ щихся в известной мере самостоятельно, автономно (хотя в «Братьях» это и ощуща­ ется в несколько меньшей степени) сюжет­ ных линий: «романическая» и «историко­ бытовая», как характеризовал их писатель в годы работы над первым романом; или «собственно роман» и «материал для исто­ рии», как назовет он их в плане «Братьев»1 23. Но судьба Андрея Старцова в «Городах и годах» —лишь один из возможных ва­ риантов пути героя-интеллигента в эпоху революции: центральный герой, на протяже­ нии почти четырех из семи описываемых в романе лет оторванный от родной почвы, герой, в глазах которого личное, любовь к Мари, заслонило подлинный смысл событий, происходящих на его родине; взаимоотно­ шение этого героя и Курта, с его «голов­ ным», «рассудочным» представлением о за­ дачах революции, с одной стороны, и этого героя и Мари, воспринявшей революцию не столько сознанием, сколько сердцем, с дру­ гой,— во всем этом было очень много верно­ го, но вместе с тем за этим просматривался лишь маленький, хотя и несомненно увиден­ ный очень зорким художником, кусочек действительности... А что если ту же те­ му взять шире, нежели в первом романе, взять преимущественно на отечественном материале и предоставить центральному герою возможность самому на глазах чита­ телей пройти какой-то кусок своей жизни той каменистой дорогой, которой прошли, в кровь сбивая ноги, миллионы его сооте- 1 Цит. по: М. И. В ы го и. Сюжет и компози­ ция романа К. А. Федина «Братья» в свете его творческой истории. «Известия Крымского педаго­ гического института гм. М. В. Фрунзе», т. XXVI, вып. 1, Симферополь, \957, стр. 31, 3 Там же, стр. 29, чественников? И если вопрос о путях интел­ лигенции в революции решать не в широком общегуманистическом плане, не с позиций человека, для которого главное в жизни — любовб, отодвинувшая на второй план и чувство долга, и чувство товарищества, а с позиций человека, для которого главным в жизни станет вполне конкретное дело,, притом такое, которому посвящена вся жизнь? И если противостоять этому герою будет не «железный» Курт, всегда заранее уверенный в своей правоте, а герой, изобра­ женный со своими слабостями и недостат­ ками, герой, чей жизненный путь пересекает­ ся с путем центрального героя на протяже­ нии всего романа, противостоящий не только- в .понимании событий, разломивших надвое- мир, но и в любви? Жизненный путь Никиты Карева, как он изображен в «Братьях», —во многом цепь трагедий и утрат. «Искусство трагедийно — такова основная идея романа «Братья»1, —- эта мысль неоднократно повторялась уже в первой, посвященной творчеству Федина книге— «Путь к реализму. О творчестве Конст. Федина» Д. Тамарченко. И писатель- тогда же соглашался с этим выводом: «Вер­ ным показалось мне... определение темы «Братьев», как трагедийной природы искус­ ства. Неверно только критик вспоминает здесь «философию страдания» Ф. Достоев­ ского»2. Впоследствии это высказывание автора «Братьев» неоднократно ставилось крити­ кой ему в вину, а в самом признании тра­ гедийной природы искусства усматривалась чуть ли не порочная идея, во многом поме­ шавшая Федину дать верное решение воп­ роса о взаимоотношениях личности и об­ щества в первые послереволюционные годы. Отзвуки подобной трактовки романа не­ редки и сегодня. «Основная трагедия Карева, полагает автор, в неизбежном отрыве художника в самом процессе творчества от большого ми­ ра, в уходе в свой маленький, узкий ми­ рок, в свою «пылинку»,— пишет Б. Брайни- на.— В тот момент, когда Никита только начал приглядываться к бескрайному про­ стору земли, «ему дали в руки пылинку и принудили ограничить ею весь мир. Разве это справедливо?» Нет, несправедливо, но неизбежно, и потому неизбежна трагедий­ ность искусства, говорит автор. Этот ложный конфликт был продиктован пережитками . индивидуализма, неясным представлением о взаимоотношениях лич­ ности с обществом. Отсюда серапионовско- формалистическое утверждение необходи­ мости для художника пребывания в изоли­ рованном мирке чисто профессиональных интересов, отсюда «достоевщина» —идея святости и неизбежности страдакий»з. 1 Д. Т а м а р ч е н к о . Путь к реализму. О творчестве Конст. Федину. Изд. писателей в Ле­ нинграде, 1934, стр. 68. • 2 Конст. Фе д и н . О книге Д. Тамарченко. «Литературный современник», 1934, № 6, сгр. 180. 3 Б. Б р а й н и н а . Константин Федин. Очерк жизни и творчества. М., Гослитиздат, 1962г стр. 122.