Сибирские огни № 02 - 1972

о хлебе насущном, о рубле, о квартире. И, главное, мне уже тридцать пять. Эх, Ника моя! Пусть бы она осталась такой, как была в Нальчи­ ке, пусть бы прибегала ко мне на Инессу Арманд в мои бессонные но­ чи, в мою «Мансарду», спала бы в белом парке, положив голову мне на колени, целовалась со мной в нагромождениях декораций во время спектаклей. Все кануло, всему свое время. Чудак! Я не ценил тогда все это. Слава богу, хоть работа моя за столом не кончается. Она все длится, как продолжение той ночи-клятвы, когда над парком в Нальчике про­ носились на юг журавли и гуси... Да Нани! У меня есть моя Нани. И это дороже всего. И есть еще надежда все оживить на бумаге, снова пережить и детство, и юность, и прежнюю Нику с Ириной, и свой Нальчик со стек­ лянными садами. Ирина как-то сказала, что я еще буду вспоминать о нем, как о счастье. Ты права, белогрудая красота! Да здравствует моя «Мансарда», и мои в ней «дуэли», и мои бессонные ночи... Шумят аплодисменты, стучат стулья, в фойе вспыхивает свет, и я скрываюсь в дверь за кулисы... Работа над ферганскими очерками научила меня многому, а опуб­ ликование их вдохнуло веру в свои силы. За зиму я написал несколь­ ко рассказов. Должно быть, пришло время вынести свою работу на суд пишущих. Узнав, что в Саратове издается альманах «Новая Волга», я ре­ шился... Январь пуржит вовсю, напоминая мне Сибирь. Старенький, холод­ ный автобус потрескивает, немилосердно дребезжит, пробираясь через Волгу в снежных вихрях. Он торопится проскочить ее: налетевшая непогодь заносит глубокие колеи извилистой дороги. Нас, в визгливом драндулете, швыряет друг на друга. В полуза- лепленные окна видны белые волны снега, что катятся по льду. Ме­ стами лед завален убродными сугробами, местами он выпирает непро­ езжими торосами, а на застывших полыньях темнеет зеркалами, по ко­ торым течет поземка... Поскитавшись по улицам Саратова, я, наконец, выхожу к боль­ шому зданию. Внизу его помещается ТЮЗ и Дом книги, а на других этажах еще что-то, имеющее отношение к искусству. Читая надписи на бесчисленных дверях, отыскиваю комнату писа­ телей. Тесновато живут они. Подхожу к мужчине за столом. Он сред­ него роста, худой, в сером костюме. Узнаю, что это Григорий Федоро­ вич Боровиков. Имя его мне знакомо. Приехав в Энгельс, я прочитал сборник его рассказов. Листая мои тетрадки, он расспрашивает, кто я, откуда, что печа­ тал. Боровиков приветлив и прост. — Ну, что же, будем читать,—говорит он.—Как только члены редколлегии дадут свое заключение — я сообщу вам. Ухожу я с ясностью и верой в душе. Есть что-то в простоте Боро­ викова успокаивающее. Долго брожу по Саратову в легонькой, теплой метелице, чувствуя, как врубается в мою жизнь еще один город... Альманах —дело медлительное, неповоротливое, как арба; только в начале марта получаю долгожданную открытку. Боровиков сообщил, что редколлегия приняла в очередной номер рассказ «Певец». Два