Сибирские огни № 02 - 1972

шают герои, а героев так мало на этом све­ те», и побег не удается. Лишь тогда, ког­ да перед ним открывается долгожданная возможность беспрепятственного возвраще­ ния в Россию, Андрей действительно совер­ шает свой первый поступок на пути к «пе­ реустройству» мира — оставляет, наконец, Мари и отправляется на родину... Ее нелегко узнать, родную землю, бо­ лее того, оказывается, к ней надо привы­ кать заново: пронесшиеся социальные бури изменили и облик страны, и сознание насе­ ляющих ее людей. Зато какие широкие воз­ можности открываются здесь перед Андре­ ем для строительства новых человеческих отношений! г Увы, первая же встреча с Куртом пока­ зывает, что перейти от мечты к делу гораз­ до труднее, нежели это представлялось Андрею на чужбине. Он, как и раньше, не­ навидит войну («Я остался прежним,— заявляет он,— мне отвратительно само сло­ во война»), но на вопрос Курта: «Чем ты уничтожишь войну, если не войной же? Не сопротивлением войне?» —- у него нет отве­ та. Потому что одно лишь признание сво­ его бессилия понять происходящее —это еще не ответ в обстановке, требовавшей прежде всего активных действий. Абстракт­ ный, внеклассовый гуманизм Андрея оказы­ вается неуместен в эпоху ожесточенной борьбы классов. «Кровь, кровь — вот что тебя пугает,— кричит Курт.— И эта вечная опаска, что зло рождает зло. А что ты можешь предло­ жить мне взамен зла? Из меня тянут жи­ лы, по ниточке, без остановки всю жизнь. И мне же предлагают строить эту мою жизнь на добре, потому что —зло рождает зло». Спор Курта Вана с Андреем Старцовым в восприятии читателей первого фединского романа выходил далеко за рамки частного спора двух литературных героев. Ведь воп­ рос о том, можно ли злом бороться со злом, стоял в конце десятых — начале двадцатых годов не перед одним Старцовым. Десятки тысяч самых разных людей мучительно би­ лись над ним. Хочется напомнить, разумеется, не как параллель к спору двух литературных пер­ сонажей, но как свидетельство того, что сама жизнь настоятельно требовала реше­ ния подобных вопросов, об одном вполне конкретном споре, о котором Федин в те годы не мог, естественно, знать,—о споре А. В. Луначарского с Роменом Ролланом в 1915 году, в самый разгар первой мировой войны. «Он говорил,— вспоминал Луначарский о своей встрече с Ролланом в Женеве,— что войн довольно, что он хочет остаться вне драки, но я доказывал ему, что если действительно будет драка между буржуа­ зией и всем тем, что дает надежды на оз­ доровление человечества, то вовсе не будет заслугой для него остаться в стороне, и он окажется во всяком случае не выше этого, а ниже, он будет путаться между ногами дерущихся. Он на меня рассердился, много говорил о новом кровопролитии, кидался толстовскими фразами о том,, что злом нельзя бороться со злом, и т. д.». По существу, близких взглядов, но уже в обстановке гражданской войны в России, придерживался, как известно, и В. Г. Коро­ ленко. Вот свидетельство того же Луначар­ ского: «...Опрокидывая все на своем пути, ро­ мантически, фантастически, как казалось Короленко,— поперла крестьянская, проле­ тарская громада, все дальше и дальше,—на свою гибель! —думал Короленко,—на ги­ бель и путаницу всех подлинных путей ре­ волюции —какими она должна была ехать по расписанию поездов... Если даже сам Горький смог на некоторое время отсту­ питься,—то как было не сделать этого Ко­ роленко?» И если уж такие, известные своими де­ мократическими воззрениями, лучшие пред­ ставители европейской интеллигенции, как Роллан и Короленко (и не только они!),, призывали к отказу от насилия, провоз­ глашая, что злом нельзя бороться со злом, то чего же было ожидать от среднего рос­ сийского интеллигента, оторванного на долгие годы от родной почвы и пытающе­ гося утвердиться на ней по существу зано­ во? За спором Курта со Старцовым —сама жизнь с ее как никогда обострившимися, подчас трагедией оборачивавшимися проти­ воречиями. Даже подведенный жизнью к призна­ нию необходимости того зла, которое неиз­ бежно в борьбе с неизмеримо большим злом свергнутого, но все еще сопротивля­ ющегося мира, Старцов для себя лично за­ ранее избирает роль наблюдателя событии. И если он готов принять в них участие, если он рад поехать с Куртом в Семидол, то не потому, что принял его правду серд­ цем, а потому, скорее, что боится опять остаться один на один со своими спутавши­ мися мыслями. И выступление перед плен­ ными, и участие в наступлении на Сань- шино —все это действия, совершаемые ге­ роем не столько потому, что он не мог их не совершить, сколько под влиянием сло­ жившихся обстоятельств, во многом им­ пульсивно. И в первом и во втором случае Старцов действует, подчиняя себя другим, но делает он это не для других и не во имя других, а прежде всего для самого себя... Поэтому же после сражения под Сань- шином, когда, пишет автор, «все будущее было в том втором шаге, который делался за первым», Андрей, для которого по-преж­ нему главным в жизни остается любовь, связывает этот свой второй шаг исключи­ тельно с Мари: «Он верил, что Мари —бу­ дущее, что она —тот второй шаг, который он сделает следом за первым». И когда бежавший от возмездия Шенау умоляет Андрея дать ему возможность вернуться в Бишофсберг, в город, где осталась Мари, он не колеблясь помогает «другу мордов-