Сибирские огни № 02 - 1972

жет, чей это картуз! Ромашка крупно шагал по двору и потирал руки. Нет, вы ошиблись! Он не дурак! Аверьяна Никаноровича упекут на де­ сять лет, а, может, и навсегда, и ты не отвертишься, голубушка сизокрыла, дала слово —держись, пойдем под венец! К Гришке дорога отрезана тебе! А начнешь хвостом вилять... — Врешь! Ты у меня в руках! Себя не пощажу, но и тебя потащу вслед за собой! И войдет Кудряшонок в дом зятем, полновластным хозяином. Нет, Кудряшонок не дурак! На другой день было воскресенье. Аверьян Никанорович и Маришка пошли к обедне. Фенька осталась дома одна. Этого-то момента и ждал Кудряшонок. Завернув в Анфисушкину старенькую кофту малиновый са­ рафан и тот белый платок, который он поднял около плетня, Кудряшо­ нок пошел к Феньке. И хотя была Фенька в эти дни в большом горе, на минуту она все забыла, когда увидела свой любимый сарафан, малино­ вый сарафан, который уже считала пропавшим. — Ромашка! Да это как ты... да где ты... Дай я тебя поцелую! Зо­ лотой ты мой! — На! —сказал он.— Бери да помни! — А чего мне помнить? —тревожно спросила Фенька, строго повер­ нувшись к нему. Ей не хотелось поднимать вчерашний вечерний разговор, крайне неприятный и опасный. — А ничего. Так я. Старые люди говаривали не дал слово — кре^ пись, а дал слово —держись! Поняла? — Ничего я не поняла! Она ушла к печке —там что-то кипело и шипело, Фенька взяла ухват, а Ромашка в это время снял с гвоздика Аверьяшкин картузик, кожаный, коричневый, сморщенный, десять лет ношенный, который знает каждая собака. Брось на дорогу, а собака возьмет в зубы и положит к Аверьяш- кины’м воротам. Завернув картузик в Анфисушкину- кофту. Кудряшонок вышел. Да, картузик вот он. Только надо подальше бросить его от пожарища, как бы, сохрани бог, не сгорел картузик. Да, поджигатель растерялся, понятное дело, заторопился, побежал и потерял картузик. А сам Ромашка, сделав дело, растает во тьме, а через десять минут побежит вместе с другими на пожар. В большой колокол звонили по-разному. Если к обедне, то вслед за первым ударом следовала продолжительная пауза, за вторым ударом пауза покороче, а потом уже звонарь, раскачивая многопудовый язык цепью, мерно бил то в один край, то в другой. Совсем по-иному звонили вовремя пожара: сразу — бом-бом-бом—торопливо, тревожно, часто били в один край. Такой звон и понесся во второй половине ночи, когда там, в поле, за оврагом поднялось кроваво-малиновое зарево. Аверьяна Никаноровича увезли на подводе до холодов, а по первой пороше полетели свадебные сани. Три деревни, два села — Восемь девок —один я,— пел захмелевший Кудряшонок, обнимая рябую невесту...