Сибирские огни № 02 - 1972

— Ворота, ворота закрой! —закричала Фенькина мать, высунувшись из окошка. Фенька не успела и сообразить, в чем дело, как закачались и затре­ щали ветлы, ощетинилась серая солома на сарае, и пыльный вихрь вор­ вался на двор. Все задрожало, затряслось. Ворота сами захлопнулись с оглушительным грохотом. По ступенькам крыльца покатилось, гремя, пустое ведро. И сарафаны, и кофты, и шали, и юбки —все взлетело на воздух и закружилось вместе с мусором. Кубовый сарафан забросило на трубу, коричневый повис на ветле, жаровый Фенька нашла под сараем, а малинового след простыл. — Где малиновый? Где малиновый? —размазывая по щекам сле­ зы, причитала Фенька. В это время по задам мчался Кудряшонок. Он спешил домой, прыгал через бурьян, ломал коноплю лаптями. Из-под грязной посконной рубахи выглядывал у него край малинового сарафана. Заскочил Кудряшонок в свою полутемную избушку, бросился на кровать и уткнулся лицом в малиновый сарафан. — Измучила ты меня! С ума ты меня свела, лиходейка! Ромашка надел малиновый сарафан на ветхую шубенку, сделал подобие куклы, положил куклу на кровать и лег рядом. — Фенька! Федосья ты моя свет-Верьяновна, богатого отца дочь! Не щипайся, баловница! А? Чего ты бормочешь, не пойму я тебя! —приго­ варивал он, обнимая куклу. На пороге появилась Анфисушка. Она смекнула, что к чему, пока­ чала головой и ушла в огород, а как только засветился над конопляни­ ками месяц, с выбитым краем, побежала к Фенькиному дому, встала под окном и начала бормотать: — Бел-горюч, камень-алтырь. А едет к камню богатырь, богатырь Романий, со стрелой в кармане! Фенька этой ночью шептала другие слова: «Лети, письмо, взвивайся, никому в руки не давайся. Дайся тому, кто мил сердцу мому. У меня есть в сердце сила, у меня есть в сердце кровь, под крестом моя могила, на кресте моя любовь. Все пташки-кана­ рейки так жалобно поют. На муромской дороге стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны. Как по морю, морю синему. Ты ли меня иссушила, ты ли меня извела, ты ли меня молодого с ума- разума свела. Григорий Лаврентьич Мохров, сын собственных роди­ телей». Потом Фенька дрожащими пальцами свернула драгоценный листок и спрятала его в коробочку из-под пудры. Пришли к Гришке Мохрову родные тетки учить его уму-разуму. — Дурак ты, прямой дурачина! В зятья не хочешь идти —не ходи, больно наплевать, а Феньку-то возьми! Продашь сарафаны — вот тебе и конь вороной, стой подо мной! Эх ты! А ты умей жить-то маленько! Думал, думал Гришка, и решился. Говором, озабоченным каким-то жужжанием наполнилась Гришкина изба. На трех подводах приехала кочетковская родня. Все в суконных поддевках, бабы в цветных шалях. Лампа горит светло. Лаврушка обул новые лапти и распушил бороду деревянным гребешком. Кочетков с Маришкой сели за стол, в красный угол. На улице под окошками теснились любопытные. Анфисушка, оттолк­ нув ребятишек, прильнула к стеклу и высвободила из-под платка ухо, чтоб не пропустить ни одного словечка. «Кочетковы с Мохровыми дарами не сойдутся! —думала она.— Мохровы даров много заломят!» Начала Степанида, Гришкина крестная.