Сибирские огни № 02 - 1972
Петряй Коняшкин, вернувшись с озимого поля, зашел к Мохровым,’ — Ну, соседушки, рожь в этом году никудышная. На высоких местах вымерзла, а в низинах вымокла. — А нашу-то, нашу полоску смотрел? —спросил Лаврушка, Гриш кин отец. — Как же, смотрел, у вас рожь на диво высокая и тучная. — Вот господь-то! Вот господь-то! —с радостным изумлением при говаривал Лаврушка. Гришка начал собираться. — Надо самому посмотреть,—сказал он. Отыскав свой загон, Гришка ахнул. Петряй, рыжий дурак, просто пошутил. Или пошутил, или ошибся, приняв чей-то чужой загон за Гриш кин. Только возле самой дороги, где ходило на пастьбу и с пастьбы ко ровье стадо, рожь была более или менее, а дальше, к средине загона, начинались места реденькие и даже совсем пустые. Кроме Гришки, в поле не было ни души. От дороги полыхало жаром. В лошадином навозе лениво возились синие жуки. Выли, гудели слепни. — Нет! —прошептал Гришка, сняв картуз и тряхнув волосами.—■ Меня удивленье берет: откуда осот взялся? Все я вытаскал бороной, че тыре раза по месту ездил, все до званья вычистил, все корешки прочь побросал... на! Опять туча тучей, словно сверху нападал, пес его подери совсем! Подумав, Гришка решил, что осот расходится во все стороны с поло ски Митьки Стешкина. Митькина полоска, узенькая и длинная, словно портянка, другой год лежит непаханая, и на ней собрались разные чертополохи, жабреи и чернобыльники. — Вот те раз! —сказал Гришка и поглядел в ту сторону, где дро жало, переливалось, колдовало раскаленное марево... Там, за оврагом раскинулось поле коммуны, рожь там стояла сте ной. Еще бы: пахали коммунары плугами, помогал им волостной агро ном Прохоров, все делали по его указаниям. Гришка пахал сохой. Соха трещала, выскакивала из борозды, и он изо всех сил наваливался на это древнее березовое орудие, втискивая его в черствую землю. Худая сивая кобыла с обтертыми плечами хит рила, бросалась в сторону, пахарь до хрипоты кричал на нее, и удары ременного кнута полосами ложились на правом боку поперек ребер, го товых, казалось, прорвать кожу. Когда он садился под телегу обедать, руки его дрожали, и трудно было держать ложку —слишком уж тонок черенок. Пальцы так наливались кровью, такими становились толстыми, что их нельзя было сжать в кулак. Солнце калило, рубаха тяжелела от пота, слепни и мухи роем ревели над лошадью, заживо съедая ее. Матушка-сошка—золотые рожки! Гришка вырвал с корнем куст осота и швырнул его в сторону. «Что делать? —подумал он.—Записаться в эту коммунию?» Тихая, теплая, месячная ночь накрыла село, поля, бани в конопля никах. В реке орали лягушки. Кудряшонок сидел дома. Огня не было. Ромашке вполне хватало лунного света. Лунный свет стоял зелеными лужицами на столе, на полу, на подоконнике. Анфисушка лежала на печи и говорила, что хорошо бы Ромашке жениться на дочери Аверьяна Никаноровича. — Молотишь своим пустым языком как горох! —зашипел на нее Ромашка. В окно кто-то постучал. Ромашка выглянул: белый платок мелькнул около ветлы, и тонкий, девичий голос позвал: «Ромашка!» Затем девчата
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2