Сибирские огни № 01 - 1972

советской литературе. Тут у П. Забелина, к сожалению, значительно менее удач, чем это требуется от целой книги, посвященной И. Гольдбергу. Правда, в книге есть одна, так сказать, спасительная фраза, которая, казалось бы, избавляет автора от необходи­ мости анализировать некоторые значитель­ ные произведения И. Гольдберга. П. Забе­ лин, например, пишет: «Цикл рассказов... о гражданской войне, белогвардейщине... в общем достаточно определенно освещен в работах о Гольдберге». Это был бы очень хороший ход — книга П. Забелина как бы продолжала ранее уже проделанную рабо­ ту,— если бы не' полемический тон автора по некоторым важным вопросам творческо­ го развития писателя. Полемика — дело хо­ рошее, но она требует, как известно, и хо­ рошей доказательности. Вот этого, к сожа­ лению, и недостает книге П. Забелина. Начать хотя бы с полемики по поводу «Исповеди». П. Забелину хочется защитить это произведение от оценки своих Предше­ ственников. Было, например, сказано, что повесть «Исповедь» слаба и подражательна. П. Забелин по этому поводу пишет так: «Но как бы ни была «Исповедь» слаба, подра­ жательна, именно в ней родился собствен­ ный метод Исаака Григорьевича — психоло­ гизированное тяготение к напряженной со­ бытийности глубокой интимности» (стр. 23). Что это за открытие собственного творче­ ского метода «психологизированное тяготе­ ние»? Тут просто надо было вмешаться ре­ дактору и сказать: «Аркадий, не говори красиво»! Тут надо было говорить точно и на языке литературной науки, а не зани­ маться изобретением никому ничего не го­ ворящих терминов. Затем П. Забелин дока­ зывает, что эта «повесть выступает против общественной лжи, фальши, украшательст­ ва», что «это попытка показать пережива­ ния юноши, чистого духом, но бессильного перед ужасным противоречием бога и дья­ вола в человеке и торжеством дьявола», что «животное начало несовместимо с любовью, оно чудовищно всевластно». Сказав эти фразы и приведя соответствующие цитаты в доказательство, П. Забелин вдруг, явно себе противореча, заявляет: «Пессимистиче­ ский финал малооправдан», и вся повесть «звучит в унисон со всеми произведениями сборника, обличавшего самодержавные по­ рядки в Сибири», и даже в унисон с теми авторами, которые «звали к бою, пели хва­ лу свободе». Уму непостижимо, как повесть могла «звать к бою», если пафос ее в том, что «животное начало» в человеке «чудо­ вищно всевластно»? В том-то и дело, что автор «Исповеди» не просто испытывал «влияние слога Леонида Андреева», как об этом сказано на стр. 24, а в идейном отно­ шении тоже шел слепо за ним, и молодому И. Гольдбергу, как и Л. Андрееву, свойст­ венно было основное противоречие, хорошо сформулированное в свое время В. Воров­ ским,— «болезненное тяготение к вопросам общественности и безнадежный пессимизм в оценке их». Или возьмем вопрос о так называемом «законе тайги», который все-таки стоял в произведениях И. Гольдберга и подчас под­ менял законы социального развития обще­ ства. Даже сам И. Гольдберг говорил, что «закон тайги» в ведущем рассказе цикла «Путь, не отмеченный на карте»... скомкал социальную сущность гражданской войны в таежной деревне» (см. «Биографию моих тем»). Понимая всю несколько преувеличен­ ную самокритичность этого заявления, мы тем не менее не можем его игнорировать, особенно при анализе дореволюционного творчества писателя. Но П. Забелин снова вступает в полемику: «И как не надо усма­ тривать в «Тунгусских рассказах» преувели­ ченное внимание к «закону тайги»... так нельзя ограничивать их значение богатством чисто местного материала... Писатель уви­ дел классовое расслоение таежного сибир­ ского села, увидел простого, бескорыстного и святого в своей наивности охотника... уви­ дел жестокого дельца-эксплуататора» (стр. 52). Да, увидел, и об этом писалось до- П. Забелина. Но вот почему весь дорево­ люционный цикл «Тунгусских рассказов» проникнут пессимизмом, автор монографии в какой-то мере умалчивает, а если и гово­ рит, то с оговорками: «Конкретного выхода писатель, с его эсеровскими взглядами, не предлагает... Но что примечательно, он под­ мечает настроения стихийного пробужде­ ния и протеста со стороны простого север­ ного люда» (стр. 57). Ах этот «протест», которым частенько оперирует автор, не за­ мечая, что он ведь еще и освещен авторским отношением к нему. Протест-то он подме­ чает, но тут же говорит, что он бессилен то перед «животным началом» в человеке, то перед «законом тайги», то перед стихией крестьянского собственнического самоутвер­ ждения, которое захлестывает все и вся. Вероятно, необходимо не просто защищать И. Гольдберга от несправедливых обвине­ ний, а показывать динамику его противоре­ чивого развития. Для того чтобы показать реальное место творчества И. Гольдберга в советской лите­ ратуре, необходимо с особенной тщатель­ ностью проанализировать лучшие произве­ дения писателя. Этого П. Забелин, увы, то­ же не делает. Анализ наиболее значитель­ ных произведений И. Гольдберга потонул в кратких характеристиках произведений второстепенных или третьестепенных. Ана­ лизу «Поэмы о фарфоровой чашке» отведе­ на целая глава. И это правильно. Но в ней автор монографии почему-то все внимание сосредоточивает на «Хайтииских очерках», которые, разумеется, способствовали появ­ лению «Поэмы», но никак ее заменить не могли. Они попросту слабоваты как произ­ ведения художественной литературы. Тем не менее о них говорится в книге значитель­ но больше, чем о «Поэме». А когда автор переходит к самой «Поэме», то понять ее достоинства из анализа, проделанного П. З а­ белиным, невозможно. Вот, например, что