Сибирские огни № 01 - 1972

щью «типографского снаряда» (пушкинское выражение!), не вырубишь и топором, как известно. Между тем, Пушкин шаманом от поэзии никогда не был. И слава богу. Неда­ ром писала Цветаева: Кого ж этак — точно воры вора Пристреленного — выносили? Изменника? Нет. С проходного двора — У М Н Е Й Ш Е ГО М У Ж А РОССИИ... Об умнейшем муже России — книга В. Н. Иванова. Соответственна и архитектура ее. В немногих — сравнительно — страницах пролетает перед мысленным взором читате­ ля лицейский период, такой, казалось бы, соблазнительный для художника-реконструк- тора в своей изящной колоритности. Ску­ пее, чем можно было ожидать, даны траги­ ческие события дуэли и смерти поэта: В. Н. Иванов — автор слишком серьезный, чтобы пересказывать своими словами обще­ известное, кроме самого необходимого. Зато, например, подробный, на несколь­ ких страницах, анализ «Послания к цензо­ ру», стихотворения, на котором мы не очень привыкли фиксировать свое читательское внимание. Еще бы, тут ведь, казалось бы, все уже сказано в заглавии: Пушкин и царская цензура — есть ли тема яснее? При­ ходят на память убийственные пушкинские сарказмы. Да и рифма «цензура — дура», кажется, принадлежит ему.,. Но вот мы следуем за анализом В. Н. Иванова — и убеждаемся, что в этом сти­ хотворении двадцатичетырехлетний поэт об­ наруживает не только свободолюбие свое, ставшее ныне хрестоматийным, но и пора­ зительную диалектичность: «Пушкин — ве­ ликий реалист мысли, он историк, и потому он не мог ограничиться лишь высокомер­ ными, но обычными извержениями хул на этот правительственный и общественный ин­ ститут, по своему существу, однако, не только наличный, но и необходимый, и ес­ тественный, и объяснимый в той или иной мере вообще всюду, где только существует государство и его власть. Отменить цензуру совершенно невозможно, ведь Сегодня разреши свободу вам тисненья, Что завтра выйдет в свет? — Баркова со- чиненья! — пишет сам же Пушкин. И литератор Пушкин ставит себе зада­ чу — понять, уяснить значение этого инсти­ тута цензуры, договориться с его работни­ ками о том, что может быть принято, допу­ щено как общественно и государственно необходимое и что должно быть устранено во имя здравого смысла как мешающее со­ зидательной работе. Цензурой должен уп­ равлять умный закон». Что это — наивные иллюзии, порождение пресловутой «исторической ограниченно­ сти»? Или — конформизм? Пушкин, уже написавший «Вольность» и «Деревню», «ссылошный» Пушкин, жадно вдыхающий воздух свободы у костров бес­ сарабских цыган — конформист? Что ж, приходилось ему выслушивать и такие упреки в недолгой жизни своей, тор­ чат и такие стрелы в его рыцарском щите, хотя слова в те поры произносились дру­ гие. Между тем, здесь мы встречаем именно реализм мысли, тот же, который продикто­ вал Пушкину немного спустя его порази­ тельное письмо к Рылееву по поводу «Горя от ума», также весьма к месту цитируемое в книге В. Н. Иванова: «В комедии «Горе от ума» кто умное действующее лицо? От­ вет: Грибоедов! А знаешь ли, кто такое Чацкий? Пылкий, благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым). Все, что он говорит,— очень умно. Но кому он говорит это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Это непростительно! Первый признак умно­ го человека — с первого взгляда видеть, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловым и т. д.». Таким умным человеком, всегда помня­ щим и сознающим, «с кем он имеет дело», предстает в книге В. Н. Иванова Пушкин во взаимоотношениях его с современниками, И прежде всего — с царем, конечно же — врагом и гонителем поэта, но, вместе с тем, фигурой, несравненно более сложной, чем грибоедовские персонажи, упоминаемые в письме. Еще можно кое-где прочесть или услы­ шать поверхностные утверждения об извеч­ ном, органическом антагонизме художника и любой власти. Любой — и точка. И ду­ мать нечего! Из нее прямо вытекает мнение о гражданской безответственности худож­ ника. Однако безответственность — роскошь, которую могут позволить себе лишь мало­ мощные таланты. Анархический бунт — удел не сильных, а слабых, подсознательно сознающих, что от их прыжков и метаний не подломятся колонны храма, «не падут на землю своды и не подавят нас собой», правых вместе с виноватыми. Гений — Самсон, знающий свою силу и ответственность, которая этой силе пропорциональна. Не хуже, а много лучше других мог бы сказать он иное звон­ кое слово, но слишком далеко и слишком много он видит. Он видит горизонты време­ ни. Он беспощаден и снисходителен. Он ви­ дит, чего можно требовать от данного, пред­ ложенного историей, времени, и чего — невозможно. В этом его преимущество и трагедия. Любя свободу, как никто другой — все­ ми силами своего титанического духа, не может он, гений, с чистым сердцем звать молодых и горячих свободолюбцев в белых рубахах и со шпагами на ощерившиеся пуш­ ками бастионы. Гений — нередко пленник своей гениаль­ ности, своего дальновидения. В этом — хотя и не только в этом, конечно,— источник сложностей во взаимоотношениях Пушкина и декабристов, сложностей — заметим! —•