Сибирские огни № 01 - 1972

Итак, у каждого из поэтов свое родное гнездо, о котором он вспоминает в самых далеких странствиях и куда возвращается с тревогою, радостью, надеждой. В недавно вышедшей книге С. Куняева «Ночное про­ странство» этот мо"ив разлуки и свиданья, сердечных встреч с краями изначально род­ ными и краями, постоянно входящими в жизнь, в биографию,— звучит внятно и на­ стойчиво. И, благодаря этому, стихи, напи­ санные в разное время и о разном, тяготе­ ют друг к другу, складываются воедино. Не беспорядочный горох впечатлений перед на­ ми, а раздумье, поиск, длящийся год за го­ дом. Конечно, здесь действует не та логика, что в сюжетном повествовании: переходы от одного состояния к другому порою еле уло­ вимы, в них нет отчетливой последователь­ ности, поэт иногда как бы уходит в сторону, «забывает» о том, что его так волновало. И все же, дочитывая стихотворения, заклю­ чающие книгу, мы убеждаемся, поэту за то время, что он общался с нами, многое открылось, и он в чем-то внутренне изме­ нился... В чем же? Отнюдь не в краеугольных своих убеж­ дениях. Они, напротив, укрепились, укоре­ нились, проверенные и очищенные жизнью. Поэт уже усвоил «одну жестокую науку» — Научился каждый час, который Родиной дается, любить как бы в последний раз, как будто больше не придется. Осмелимся заметить: «жестокой» эта ис­ тина может показаться лишь тому, кого пу­ гает резкая прямота реальности. Человеку нравственно стойкому, научившемуся без трепета глядеть в будущее, этот критерий придется по душе. Однако следовать высоким требованиям, подтверждать свою преданность каждым поворотом строфы — не так-то просто. Ку- няев, наверное, это сам понимает. Иначе он не писал бы: А все же кто-нибудь поймет, где грохот времени, где проза, где боль, где страсть, где просто поза, а где свобода и полет. Это сильные строки. И справедливые в оценке н завоеваний, и срывов, неудач. Ко­ гда Куняев в одном из разделов цикла «В сентябре и в апреле» вдруг начинает поспешно «закруглять» свой рассказ о ка­ лужских впечатлениях: «А все ж, куда ни посмотри, жизнь изменилась, несомненно. Вдоль набережной фонари, и что ни дом — телеантенны»,— деланность, непрочность по­ добных «итогов» бросается в глаза. Может быть, поэт и не намеревался всерьез восхи­ щаться тем. что в «афишах модные арти­ сты», что скоро по городу «пойдут интури­ сты». Весьма вероятно... Но что же тогда дорого ему в действительности? Звездный свет, струящийся и на новое, и на древнее? «Дыхание весенних гроз»? Но ведь это уже стало в поэзии общим местом, условной, ни­ чего в себе не таящей фразой... Нет, любовь свою Куняев выражает в стихах иного рода, в тех, где гибкое и плот­ ное движение строки передает напряженную работу, идущую в уме и сердце поэта, в то время как он сопоставляет, сличает, оцени­ вает виденное и пережитое. Как это обычно и бывает, обстоятельст­ ва жизни поэта дают себя знать не только в тех стихах, где он ведет рассказ о себе, но и там, где речь идет о коллизиях, про­ блемах, касающихся общих условий и целей человеческого существования. А живет Ку­ няев, по его словам, так' «Полжизни про­ шло на вокзалах — в Иркутске, в Калуге, в Москве, и несколько мыслей усталых осело в моей голове». Отмечено и движение в пространстве, и душевное обогащение. Об этом двойном процессе еще настойчивее и определеннее говорит следующая строфа: «Немало просторов широких я видел в те­ чении дня, и несколько истин высоких оста­ лось в груди у меня». Итак, постижение пространств и овладение истинами — вели­ чины взаимообусловленные! Пускай в сле­ дующей строфе говорится о возможности «поверить на слово» «без высокомерных затей». Такой «способ» жизнепознания и жизнепонимания не по душе поэту. Недаром ему «все почему то хотелось, чтоб ветер ло­ мился в окно». Ветер этот, судя по всему, добрый, дорожный, манящий в дальние страны... Да, Куняева домоседом не назовешь. Чтобы убедиться в том достаточно про­ честь стихотворение, в котором он ставит рядом дикие реки Памира и неторопливую Оку, глядит «через Гиссарский хребет» на полевые дороги, по одной из которых он когда-то «и в ы щ р л увидеть полмира». Он напоминает и обещает себе самому: Меня еще будет носить по белому свету до гроба, но только бы мне не забыть, что где-то осталась дорога. Она убегает в поля... Дорога в отчий край зовет к себе поэта,— и это прекрасный, добрый зов, повиноваться которому —счастье. Но путь тем и отмеча­ ется от тупика, что он открывает доступ к просторам жизни, исключая застой и огра­ ниченность. Только косное, сонное, робкое сознание отворачивается от этой беспредель­ ности, страшится ее. Куняев избрал иную участь. Не всегда истинную позицию поэта позволяют понять декларативные, подчерк­ нутые строки Иногда они противоречат общему настрою стиха, иногда лишь рас­ ходятся с ним в подробностях. Соотношение слов, сказанных как бы курсивом и произ­ несенных будто ненароком, невзначай,— вот что решает дело В книге Куняева проис­ ходит как бы противоборство различных настроений и, лишь прочитав ее до конца, мы уясняем — чему же он отдал предпочте­ ние, какую жизненную, творческую позицию избрал. Уже в одном из первых своих стихотво