Сибирские огни № 01 - 1972

О «неярком блеске» — сказано очень точ■ но. Именно так неброски, негромки по пер­ вому впечатлению строки Жигулина. Но углубляясь в его книги — в 1968 году вы­ шло «Поле боя», в 1970 — «Прозрачные дни»,— все яснее ощущаешь силу этой раз­ думчивой, элегической речи, напряженье прозрачных пейзажей, сложность простых с виду переживаний, тревожность невинней­ ших, казалось бы, зарисовок. Увидел поэт березу, выросшую ца раз­ рушенной стене, и это нечаянное наблюде­ ние привело в действие память и вообра­ женье, стало первым звеном длинной цепи воспоминаний, надежд, предположений. Может быть, сквозь грозы злые Видно с гулкой высоты Еке года мои былые, Все начальные мечты? Никто не даст ответа, да и вряд ли он нужен. Ведь главное уже сказано, уже вы­ шло наружу, закрепилось в слове то, что таилось в глубине души, ожидало вопло­ щения. Но стоит ли радоваться этому, так ли уж было для нас, читателей, важно услы­ шать эти излияния поэта? Да, ожидания наши оказались оправданны, вознагражде­ ны сторицей, потому что, делясь тем, что вы­ страдано и пережито, крепко-накрепко свя­ зано с его личностью и судьбой, Жигулин открывает для себя и для нас нечто суще­ ственное, значительное, западающее в па­ мять и сердце. Ясно видишь: поэту нужно не только выплеснуть накопившееся, подступившее чувство, но и установить связь с окружаю­ щими. Недаром же, воскресив в уме «не­ прикаянный рассвет» и «день серебряный», он тотчас восклицает: И кому потом оставлю В веренице белых дней Эту трепетную каплю Кроткой памяти моей! А оставить надо многое... И полынь, что «тихо шепчет... у дороги степной», и «дале­ кий степной чернозем», и осень, что «ясна, как детство, клены трогает крылом», и «один­ надцать мокрых соломенных крыш» — де­ ревню со странным и милым названием Утиные Дворики, и лесные дороги, «где в траншеях растет бурьян». Сквозь эту пла­ стичность картин природы и человеческой жизни проступает пластичность мысли, чув­ ства. Жигулина никак нельзя признать по­ этом-пейзажистом. За каждой березкой, им увиденной, за каждой дорогой, им пройден­ ной,— истина, открывающаяся в тесном об­ щении с родными краями, с природой. Но не только с ними. Тут действуют предметы, мотивы, впечатления самые раз­ личные. Вспоминается дирижабль, увиден­ ный в детстве, и кажется поэту: «А я всю жизнь за ним бегу в мир непонятный и ог­ ромный с былинкой тонкой на лугу». «За углом звенит — гр°мит металлолом», и вста­ ет в памяти «веселый год сороковой. Цве­ тенье лип над головой. И мы с товарищем вдвоем везем сдавать металлолом»... Вере­ ница воспоминаний, перемен и — завершаю­ щие строки: «Что решено, что суждено — все переплавлено давно». Нашлась, в ста­ ром блиндаже почерневшая от времени вин­ товка СВТ — вышедшее из обихода оружие предвоенного образца, — и поэт «этот ствол-—стальной и ржавый не мэг спокой­ но обойти: в нем наша боль и наша слава, . и веха нашего пути». Как же удается Жигулину добывать там, куда падает его взгляд, нечто долговремен­ ное и важное? Разгадку можно найти в V словах, открывающих одно из самых серь­ езных и емких'его стихотворений. Все труднее, все труднее пишется — Слишком жизнь безоблачно светла. Хорошо то пишется. Что выжжется Болью, раскаленной добела. Таковы требования, предъявляемые к себе поэтом, таково, пэ его мнению, должно быть состояние души для того, чтоб созда­ вались строки, способные связывать, обо­ гащать сердца и умы. И точно: стихи Жигу­ лина — радостные и грустные — сильны остротою, накаленностью переживаний. Пе­ чалится ли он о прошедшей юности, забо­ тится ли о тех, кому оставит «этот мир, где роса чиста» благодарит ли товарищей, пре­ подавших «уроки гнева и любви»,— душев­ ные движения эти чисты, достоверны, вы­ зывают уважение и сочувствие. А едва лишь слабеет, снижается напор чувств, и сейчас же течение стиха меняется, влачится вяло и бесцветно. Вот хотя бы в «Прощании с лю­ бимой»: «Я думал, будет просто встреча и твой вопрос: зачем курю? Я ждал твоих упреков вечных за неустроенность мою». Унылая «интимность» бытовщинки. К сча­ стью, она не только нежеланный, но и весь­ ма редкий гость в стихах Жигулина. Ей не удержаться, не укорениться в творчестве поэта, умеющего в скромной песенке тран­ зистора расслышать «скупое русское весе­ лье и итальянскую печаль», умеющего и «в последней беде нежно щекой прижаться к пыльной сухой борозде», умеющего, гля­ дя на «это небо, это поле, этот ивовый пле­ тень», всем существом ощутить, «как пре­ красна эта доля», умеющего заметить в еловой чаще «обелиска синеющий штык» и в тот же миг почувствовать, как простор Величав и открыт. Словно не было крови и грусти. И над белой, сверкающей Русью Красно солнышко В небе горит. Жигулин одно из своих стихотворений начинает восклицанием: «Воронеж! Родина. Любовь». Станислав Куняев рассказывает: «На стыке снега и дождя я, вновь беспечный, как дитя, приехал к матери в Калугу, за­ тем, чтоб в городе родном забыться отроче­ ским сном, проснуться и услышать вьюгу».