Сибирские огни, № 011 - 1971

пых сочетаниях мотивы анекдотические, -> фантастические, сказочные из распростра­ ненных жанров фольклора. Повествование ведется от первого лица, но установку на достоверность, присущую мемуарным рас­ сказам, сменяет установка на заниматель­ ность, гротескность, необычайность, хотя и преподносятся такие сказы (с иронической усмешкой) как истинные происшествия. Важное значение в сюжете сказа, услы­ шанного Достоевским от арестанту Шапки- на, имеют клички-псевдонимы. Не желая назвать себя, беглецы выдумывали много «смешных» кличек, память об этом дошла до наших дней: «Тебя как звать?— Отче наш.— А тебя? — Иже еси и больше не про­ си, все равно не скажу» (из моих записей). Современная фольклористика вводит в круг изучаемых ею явлений слухи и тол­ ки, молву, обычно передаваемую кратко, а не в форме развернутого рассказа. Один из таких слухов был совершенно точно запи­ сан Достоевским и включен в главу второй части «Летняя пора». Богатым сибирским крестьянам, попавшим в острог, молва при­ писывала убийство ими своих батраков (чтобы не платить работникам причитаю­ щиеся им деньги). Хотя этот слух в данном случае не подтвердился, о чем пишет Д о ­ стоевский, он интересует нас как зерно сю­ жета, сохраненного устными преданиями вплоть до настоящего времени. Богатей — убийца своего батрака — образ, распростра­ ненный в устной прозе русского населения Западной Сибири1. Достоевский был первым, зафиксировав­ шим слухи о таких явлениях,— тогда это были еще не предания, а именно слухи и толки. С ними перекликается по содержа­ нию притча о жадности и злодействах ради наживы в главе «Первые впечатления». На­ сколько точен был Достоевский, подтверж­ дает запись Максимова, почти дословно по­ вторяющая этот текст.1 2 В «Записках» проходит ряд рассказов- воспоминаний острожников об обстоятель­ ствах, приведших их на каторгу. Считать эти рассказы вымышленными или хотя бы подвергнутыми существенной литературной обработке — нет оснований, за исключением одного («Акулькин муж»), который будет рассмотрен особо. Перед нами четыре запи­ си подлинных автобиографий, рассказанных действительно жившими людьми, а не лите­ ратурными персонажами. В их подлинности убеждает прежде всего форма: характер­ ный для устной прозы развернутый диалог, быстрое чередование сцен, сплошное дейст­ вие при отсутствии психологического ана­ лиза, каких-либо рассуждений и пейзажа. Каждый текст содержит жизненные детали я языковые особенности, конкретные на- 1 «Сибирские предания, сказы, легенды». Но­ восибирск, 1959, тексты: «В прорубь головой» — стр. 101; «На костях богатея» — стр. 106; «Батра­ ков топили» — стр. 107; «Ворону конец» — стр. 108 и ряд других. 2 С. В. М а к с и м о в . Указ, соч., стр. 79 <ч. I, глава 3 — «В бегах»). столько, что нет оснований отнести их к по­ рождениям творческой фантазии самого ав­ тора «Записок» — даже при всей ее мощи. Специфические солдатские словечки в рас­ сказе Сироткина, количество ударов в рас­ сказе Крещеного Калмыка, который «надул» палача, украинские фразы Лучки — общее здесь проявляется в единичном и неповто­ римом. Ситуаций, подобных той, какую на­ ходим в рассказе Баклушина, конечно, было много, но это — неповторимая в своем роде история конкретного человека о его любви, убийстве соперника — состоятельного часов­ щика, владельца мастерской, и о том, как он ответил офицеру на оскорбления во вре­ мя допроса. Предоставляя слово рассказчикам, До­ стоевский не мешал им высказать то, что они действительно говорили. Всё сущест­ венное и характерное воспроизведено пол­ ностью. Писатель был объективен. Настрое­ ний преклонения перед церковностью и Хри­ стом, овладевших им и излагаемых в «За­ писках:», рассказы каторжан не содержат совершенно. Но при всем этом нужно иметь в виду, что перед нами все же не стено­ граммы. Записывать во время рассказыва­ ния слово в слово Достоевский, конечно, не мог по той причине, что заключенным, и ему в том числе, писать запрещалось. Фрагмен­ ты рассказов он вносил в свою черновую тетрадь (№ 1) на больничной койке: это оказалось возможным только в тюремном лазарете благодаря содействию главного врача Троицкого и других врачей, а тетрадь сохранял у ' себя фельдшер Иванов. Отры­ вочные заметки служили, очевидно, своего рода памятными вехами: по ним он впо­ следствии восстанавливал в памяти расска­ зы каторжан, наряду со всеми другими на­ блюдениями, и воспроизводил их в процес­ се работы над своей книгой, которая им бы­ ла завершена в 1860 году, после возвраще­ ния из Сибири. Промежуток во времени не привел, однако, к деформации услышанно­ го в остроге, и, читая эти рассказы, мы слы­ шим голоса действительно живших людей, реальных каторжан пятидесятых годов XIX века. Особое место принадлежит, как уже упоминалось, тексту, озаглавленному «Акулькин муж» (с подзаголовком «рас­ сказ»), занимающему целую главу второй части «Записок». Здесь Достоевский-собира- тель уступает место художнику-психологу. Это не новелла, а повесть небольшого разме­ ра, она занимает около 25 страниц печатно­ го текста. Сравнивая окончательный текст с записью в черновой тетради, под № 2361 читаем: «Вот вышли мы с ней. Не мне (видимо, на мне.— А. М.) смушачья шапка, тонкого сукна кафтан, шаровары плисовые; она в но­ вой заячьей шубке, платочек шелковый — 1 Пользуюсь выдержками из «Записной книж­ ки» Ф. М. Достоевского, сделанными рукою А. Г. Достоевской (черновая тетрадь № 1) и впер­ вые опубликованными Пиксановым в качестве приложения к его статье.