Сибирские огни, № 011 - 1971

Доне-Яне и Дон-Педре», которая ставилась еще в конце XVII и начале XVIII веков, а также из сборника «Анекдотов Адамки Педрилло, бывшего шутом при дворе импе­ ратрицы Анны Иоанновны во время регент­ ства Бирона», изданного в Москве в 1836 го­ ду, и лубочных картинок, где фигурировал этот персонаж.1 Педрилло превратился в Кедрила, ситуа­ ции были переосмыслены, под конец черти в белых балахонах утащили барина в ад, а вслед за ним и его плутоватого слугу- обжору. Над буффонадой поработало вооб­ ражение многих людей из целого ряда по­ колений, людей трудовых, ненавидящих господ и их лакеев. Достоевский на смог зафиксировать текст «Кедрила», но его опи­ сание спектакля является уникальным. К этому описанию до сих пор обращаются историки народного театра. Столь же важ­ ным было и другое. Наблюдая спектакль в Омском остроге, отмечая реакцию зрите­ лей, он впервые знакомился с новым для него пластом народного творчества. Отны­ не его внимание привлекут не отголоски эпи­ ческих времен, занявшие неестественно большое место в повести «Хозяйка», а дру­ гие виды фольклора, которые несли горь­ кую правду жизни, своеобразно выражая чувства н мысли таких же, как Баклушин, Сироткин, Шапкин, соседей Достоевского по^ острожным нарам, простых русских лю­ дей. живущих в одно время и в' одних ус­ ловиях с ним. Кроме этнографически точного описа­ ния каторжного спектакля, мы находим на страницах «Записок» шесть отрывков из песен. Эти отрывки кратки, в каждом из них всего лишь несколько строк, но они свидетельствуют о том, насколько точен был Достоевский в своих записях народ­ ной ^поэзии. Пять отрывков представляют собой строфы из песенных текстов, полно­ стью записанных этнографом-бытописателем С. В Максимовым от заклкменных сибир­ ских тюрем лишь немногим позднее Досто­ евского в начале 60-х годов («Прежде жил я, мальчик, веселился», а также «Свет небесный воссияет, барабан зорю пробьет» и «Дадут капусты мне с водою, и ем, тан за ушами трещит» — все эти отрывки вхо­ дят составными частями в публикации Мак­ симова, напечатанные им в нескольких ва­ риантах) ,2 Память старых сибирских горнорабочих и крестьян вблизи Кузнецка, а также в се­ лах по Сибирскому тракту сохраняла эти песни в сороковых пятидесятых годах на­ шего столетия, т. е. около ста лет спустя после того, как они были впервые услыша­ ны Достоевским. Близкие варианты, почти идентичные за­ писям Максимова, автор этих заметок 1 Русская народная драма XVI!—XX веков. Редакция, вступительная статья и комментарии П. Н. Баркона. М., 195.3, итд. «Искусство» стр. 234—23R s С. В. М а к с и м о в . «Сибирь и каторга». Изд. 3-е. М., 1900, стр. 143, 144, 1в/. встречал несколько раз; все эти песни зна­ ла, например, в 1949 году рассказчица и пе­ сенница Вострякова-Николаева («Партизан­ ка Миколаиха»), уроженка села Изес в Ба- рабе. Она хорошо помнила и другую песню, восемь строк из которой записал Достоев­ ский, а позднее полный текст опубликовал Максимов: «Не увидит взор мой той стра­ ны, в которой я рожден, терпеть мученья без вины навек я осужден». Эта песня ли­ тературного происхождения; она представ­ ляет собой переработку отрывка из первой песни «Чайльд-Гарольда» Байрона и, оче­ видно, была занесена в Сибирь ссыльными, весьма возможно — декабристами. Из числа людей, с которыми я проводил собиратель­ скую работу в период между 1936—1955 гг., слова и мелодию этой песни помнили, кро­ ме Миколаихи, еще пять старых сибиряков в разных населенных пунктах; кроме того, ее знали в Нарыме1. Видное место в «Записках из Мертвого дома» занимают воспроизведенные Досто­ евским устные рассказы каторжан. Истори­ ки литературы рассматривают их как встав­ ные новеллы, не ставя перед собой задачи- отличить то, что было действительно рас­ сказано реальными людьми, от обобщений и художественного вымысла самого автора- «Записок». Н. Пиксанов, исследуя связи- Достоевского с фольклором, лишь упомина­ ет об этих рассказах, сосредоточивая вни­ мание на его черновой тетради, на фикса­ ции образных выражений и оборотов на­ родной речи, но не рассматривает рассказы в целом ни со стороны языка, ни со сторо­ ны сюжетов. Конечно, в 30-х годах, когда писал Н. Пиксанов, как уже отмечалось вы­ ше. понятие устного рассказа не было раз­ работано. Но факты говорят о том, что мо­ тивы этих рассказов (и даже один сюжет в целом) имели бытование, повторялись в различных вариациях и дошли в составе народных преданий вплоть до наших дней. Вот перед нами рассказ арестанта ¡Пан­ кина, у которого были «предлинные, в обе стороны торчавшие уши. Он был из бродяг, еще молодой, малый дельный и тихий, гово­ ривший всегда с каким-то серьезным, зата­ енным юмором, что придавало много комиз­ му иным его рассказам» (вторая часть гла­ вы «Гошпиталь»). Весь рассказ построен на уклончивых отговорках пойманных бро- дяг-беглецов во время допроса, на обыгры­ вании бродяжьих кличек-псевдонимов. Идет почти сплошной диалог. Потом поправки* тянет пойманного бродягу за уши «Нет ху­ же боли, когда тебя за ухо до-лго тянут»,— говорит рассказчик. «Все засмеялись»,— от­ мечает Достоевский реакцию слушателей Рассказчик смешил свою аудиторию, развлекая ее. Такие устные сказы часто бы­ вают проникнуты юмором, граничат с анек­ дотами. Это, впрочем, не единственное их свонство. Они составляют обширную об­ ласть устной прозы, включая в себя в раэ-