Сибирские огни, № 011 - 1971

лицо. Предзаревое холодное утро, близость встречи с дрофами словно наливали нас такими запасами энергии, что мы не знали, на что нам израсходовать ее. Митяйка поймал лошадей и, захватив ведро, повел их к колодцу на водопой. Володя уже разогревал остатки от ужина и кипятил чай. Мне не терпелось начать укладку постелей, но бригадир, любивший, как говорил о нем Митяйка, понежиться под тулупом, еще лежал и иронически посматривал на обуревающее нас нетерпение. Но вот поднялся и он и благодушно заговорил: — За такую ночь —убитой, нахолодавшей дрофе никакой дневной жар не страшен, только призакрой от солнца, и все равно что из лед­ ника— антик-маре с гвоздикой!.. Митяйка рысью примчал к долгуше и, насыпав торбы овса, под­ весил их лошадям. — Жуйте на доброе здоровье, ребятушки! Теперь все от вас зависит: сколь полопаете —столько и потопаете...—И он любовно похлопал Барабана и Костю по тугим бокам. От лошадей Митяйка было метнулся к нашим постелям, но я отстра­ нил его, свернул и, тщательно уложив одежду на линейку, прочно, как это было сделано вчера стариком Корзининым, увязал ее веревкой. Только патронташи, ружья да два бинокля оставил сверху. Вблизи костра, на отаве, валялась брошенная вчера бригадиром убитая Митяйкой выпь, невольно остановившая мое внимание. Я много раз поднимал выпей на охотах, всегда державшихся в страшных крепях, сотни раз слышал их протодьяконски-октавистое буханье весною, так гармонически дополняв­ шее разноголосые ликующие весенние концерты птиц и утренние и ве­ черние зори. И вот теперь — растрепанная, с окровавленными и намокши­ ми от инея редкими, встопорщенными перьями, тонкая, словно вытянутая в длину —«косая сажень мяса», как удачно назвал ее Митяйка, пока­ залась мне такой безобразной и в то же время так ненужно загублен­ ной, что я не утерпел и с горечью сказал: — Зачем ты убил ее, Митя? В природе так все целесообразно, так гармонично, а ты без нужды осиротил Джакижан... Я чувствовал, что порчу и себе, и Митяйке, и всем моим товарищам настроение в это необычное, какое-то звонкое знобкое утро перед такой охотой, и все же не мог сдержаться: бездумная мальчишеская жестокость у хорошего, по сути, парня, выбившего всех без остатка белых куропаток на Красноярских просянищах, лишившего чудесные места их веселых утренних разговоров, перекликов... И вот теперь снова эта выпь, с ее потаенной жизнью и могучим бычиным голосом, взвинтили меня. — Скажи, зачем? —повторил я. — Не ходи босиком — не подвертывайся под горячую руку!...—по­ пробовал было отшутиться Митяйка. Но никто на его шутку не отозвался. Мы сели молча к котлу. Иван взял прожаренного до подрумянки чирка, с большим аппетитом съел его и только тогда нарушил молчание: — С Митькой, Николаич, разговаривать все равно, что бритву язы­ ком лизать...— Иван сердито отодвинул свою чашку. — Еще вчера я хотел как следует отходить его этой выпью, да пожалел, а теперь фактично сознаю —напрасно пожалел. Кто же, как не наш брат охотник —должен не допущать подобное зловредство. Меня, когда я много младше тебя был, покойничек Василий Кузьмич за такую же самую убитую мною по глупости выпь — ею же так изгвоздил, что я на всю жизнь запомнил: «Не губи, говорит, кого не положено. Я, говорит, весенний голос этого, как в бочку бучила, больше других птиц уважаю: гудит он все равно что большой колокол в христовую заутреню». А ведь Василий Кузьмич простой мужик-плотник был, ты же семь классов