Сибирские огни, № 010 - 1971

Студенчество мира продолжает «казан­ скую вечную сходку», «Володя Ульянов бу­ шует в Мадриде и Беркли». И современная «девочка с лицом народоволки прощается со мною на углу». Молодость всегда революционна. Но что­ бы всю жизнь оставаться революционером, надо постоянно быть молодым. Ленин — образец цельности: революционную моло­ дость духа он пронес через всю свою жизнь и оставил ее в наследство нам. Такова идей­ но-психологическая суть поэмы. Быть молодым, когда ты молод,— просто, и подвиг — быть бессмертно молодым. Склонимся же у входа в М авзолей. Склонимся у незримых пьедесталов тех дочерей страны и сыновей, кто в зрелости не предал идеалов вольнолюбивой юности своей. Но общая идея еще шире. Это, в конеч­ ном счете, поэма о стране, которая сохра­ нила молодость и верность своим револю­ ционным идеалам: Мне вновь планида оказала милость, и, вновь даря свой выстраданный свет, как в Братской ГЭС, Россия мне раскрылась в тебе. Казанский университет. Россия раскрылась, как страна, несущая ленинскую единственную правду, как на­ дежда человечества: Люблю тебя, Отечество мое, не только за частушки и природу — за пушкинскую тайную свободу, за сокровенных рыцарей ее, за вечный пугачевский дух в народе, за доблестный граж данский русский стих, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих. Поэма «Казанский университет» являет­ ся итоюм долгих, подчас противоречивых, поисков, в ней выплавилось самое значитель­ ное и чистое, что обрел Евтушенко на своем двадцатилетием творческом пути. Каков будет следующий этап? Пророком быть легко, потому что несбывшиеся проро­ чества забываются Не будем пророчество­ вать. тем более, что поэт сам, кажется, про­ декларировал принципы своего дальнейшего развития В статье «Чтобы голос обресть — надо крупно расстаться», опубликованной в авгу­ стовском номере «Нового мира» за 1970 г., Евтушенко говорит: «Поэт стал другим — значит и стихи ста­ ли другими. Плевать на то, что кто-то разо­ чарованно вздохнет: «А раньше вы писали, иначе»... Недалекие поклонники эпикурей­ ской стихии раннего Пушкина морщились при чтении глав «Евгения Онегина»: «Это не он». Многие обожатели Блока, прочитав «Двенадцать», страдальчески вздыхали: «До чего он опустился»... Некоторые читатели слишком деспотичны. Полюбив однажды поэта, от каждого его нового произведения они ждут чего-то похожего на прежнее. Иногда поэт поддается диктату публики и снова пытается прыгать через уже взятую планку... Планку надо поднимать выше — и лучше сбить ее, но все-таки попробовать взять новую высоту». Собственно, об этом же и стихотворение «Вам, кто руки не подал Блоку», напечатан­ ное в «Литературной России», в ноябре 1970 г. Но здесь жестче, чем в статье, осуж­ дены потуги некоторых «слишком деспотич­ ных» читателей: Всегда слепцы кричат: «П родался!» тому, кто взглядом вдаль продрался, когда не видно им ни зги. Со свойственной ему решительной откро­ венностью поэт говорит о тех, кто и впредь хотел бы видеть у него фронду и браваду. Он хочет вразумить людей, желающих и се­ годня фрондировать: Художник, в час великой пробы не опустись до мелкой злобы, не стань Отечеству чужой. Д а, эмиграция есть драма, но в жизни нет срамнее срама, чем эмигрировать душой. А для тех, кто не поймет этого, ответ у него один: «Эй вы, замкнувшиеся глухо, скопцы и эмигранты духа... Когда я напишу «Двенадцать», не подавайте мне руки!» Чуть не все этапы своего творческого развития Евтушенко начинал с деклараций, как бы сам для себя сначала формулировал цель, а потом уже двигался к ней. Так было даже с темой любви. Стихотворение «Вам, кто руки не подал Блоку» тоже оказалось таким сердитым, будто писал его все тот же «сердитый молодой человек». Но «серди­ тость» поэта давно уточнила адресаты — это неприемлемая для человечества анакондова система капитализма и плотские тени прош­ лого, еще бродящие по нашей земле, а его молодость — это непроходящая молодость советского революционного духа.