Сибирские огни, № 010 - 1971

земли». Совершенство природы он изобра­ жает в «Глухарином токе». В стихотворении «Шутливое», наблюдая, как свежеотесан- ные бревна словно бы светятся ночью, ои видит в них «особенное что-то выше нас и выше их самих». «Свойство очаровываться миром нам открывает мир, какой он есть»,— утверждает поэт. «Банально веру в жизнь терять»,— ска­ зал он в ту пору. Недолго вытерпел Евтушенко пребыва­ ние в ипостаси Жан-Жака Руссо и Генри Торо. Не тот темперамент! Ту безмолвную избушку на берегу Долгих криков он быст­ ро начал заселять новыми своими героями, впервые так близко узнанными. Это были уже не студенты и пенсионеры, не официан­ тки и табельщицы, а рыбаки, моряки, кол­ хозники, деревенские женщины, на которых держатся устои жизни. Поэт создает выразительные портреты Тыко Вылки, ненецкого художника и обще­ ственного деятеля, «невезучего» рыбака- оередовика в стихотворении «Бляха-муха», работящего мужика с чувством вечной ви­ ны за свою любовь к выпивке из «Баллады о Муромце». Поэт влюблен в чистых, сильных трудо­ вых людей, которые и грубоваты, и к водоч­ ке пристрастны, у которых немало «безгреш­ ных грехов», но есть главное — увлеченность трудом, коренная привязанность к родной земле, спокойная сила. Он сливается с этим трудовым людом, становится своим в нем, равным. В «Балладе о выпивке» эга слиянность выражена не в главных, патетических, про­ явлениях, не в картинах трудового подвига, а в жанровой картинке отдыха матросов, сошедших на берег со зверобойной шхуны. Языковый строй баллады — немного ёрни­ ческий, непричесанный. Но этим как раз от­ теняется душевно чистая суть парней: Мы сто белух уж е забили, цивилизацию забыли. махрою легкие сожгли, но, порт завидев,— грудь навыкат! — друг другу начали мы выкать и' с благородной целью выпить со шхуны в Амдерме сошли. Не найдя в городке спирта, ребята дуют тройной одеколон, расположившись прямо в робах на постелях гостиничного номера «люкс». На первый взгляд, здесь всего лишь то же самое противопоставление внешней грубости и внутренней лиричности, как и в «Сирени». Но на самом деле — явен глубин­ ный сдвиг в познании жизни. Поэт уже не со стороны сочувствует своим героям, он просто сам один из них. из их компании, он теперь знает их изнутри. Больше того, поэт теперь сам ищет сочувствия у своих героев, потому что они оказались сильнее и цельнее его, и покровительственная поза больше уж никак не подходит. Петька Морковский из Одессы держит речь: «Ж лобам и ж абам вставим клизму, плывем назло имперьялизму^!» И поддержали все: «Плывем!» Недаром «отметил кэп: «Все по-совет­ ски». В этой веселой компании, где хохмы и серьезное перемешаны неотделимо, прихо­ дит к поэту облегчение, может быть, оттого, что «письмо Ваньки Жукова» нашло адре­ сата: Я плакал, как освобождался, я плакал, будто вновь рож дался, себе — иному — не чета, и перед богом и собою, как слезы пьяных зверобоев, была душа моя чиста. Пребывание не только в компаниях весе­ лых рыбаков, но и в одиночестве, в тихом ритме северной природы и крестьянских изб, способствовало успокоенным раздумьям: Когда плеща невоплощенно, себе эпоха ищет ритм, пусть у плеча невсполошенно свеча раздумия горит. Прозренья — это дети тишины. Нестрашно, если шумно не бушуем. Спокойно сбросить все, что было шумом, во имя новых листьев мы должны. Решительно разделывается он со своими недавними «шумными» поклонниками, с «истерическими кликушами», которые жда- ли от него только фронды: «Они порой в чи- риканьи басисты. Они непримиримы, как расисты», «О, «прогрессистов» светлая идей­ ность! Пусть завопят, что я их предал, де­ скать». Они влачат интриги, как вериги. Они пророчат веянья и сдвиги, но никогда, породою мелки, привыкнувши в карманах делать фиги, не вынут из карманов кулаки. Раздумья охватывают все пережитое — и любовь тоже. «Любимая, спи», «Нет, мне ни в чем не надо половины», «Лишнее чудо», «Веснушки», «Она», «Твоя рука», «Люби­ мая, больно», «Зрелость любви?» — В этой грустной любовной лирике нет уже ни побе- дительности, ни пошлости. В ней происходит очищение души. Необходимость любви осо­ знается как веление века, как взаимная опо­ ра, умножающая силы двоих: Лю бимая, спи... Мы на ш аре земном, свирепо летящ ем, грозящем взорваться,— и надо обняться, чтоб вниз не сорваться, а если сорваться — сорваться вдвоем. А крушение любви воспринимается как собственная вина: С начала ты мстила. Тебе это льстило. И мстил я ответно за то. что ты мстила, и мстила ты снова, и кто-то. проклятый, дыш а леденящ ею смертной прохладой, глядел, наслаж даясь, с улыбкой змеиной на замкнутый круг этой мести взаимной. Но стану твердить — и не будет иного! — что ты невиновна, ни в чем невиновна. «Но кто же как не мы, любимых превра­ щаем в таких, каких любить уже не в силах мы?!» — говорит поэт. Если скитания по северу Европейской