Сибирские огни, № 010 - 1971

карьеристам, лишенным всякого благо- городства». А ведь Союзом писателей в 1946—55 го­ дах руководили А. Фадеев и Н. Тихонов, Сталинские премии в эти годы получили та­ кие произведения, где «люди» отнюдь не «играли второстепенную роль» как «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, «В око­ пах Сталинграда» В. Некрасова, «Буря» И. Эренбурга, «Спутники» и «Кружилиха» В. Пановой. Б. Пастернак назван в «Автобиографии» «одиноким наставником русской поэзии». А ведь в то время еше жили Асеев и Свет­ лов. Конечно, такие субъективные откровения были пропагандистской находкой для бур­ жуазной прессы. «Все еще взволнованный приемом во дворце Шайо», Евтушенко покинул Париж и отправился в Мюнхен. Легко заметить, как растет шарм у мальчика со станции Зи­ ма, оказавшегося в центре внимания Евро­ пы. В западногерманской «Ди Цайт» он пишет: «После моего выступления в Мюнхе­ не я ехал в автомобиле с артисткой Марией Шелл. Я был очень возбужден. Мария заме­ тила это и взяла мою руку... Наши руки по­ няли друг друга, несмотря на то, что я ком­ мунист, а она далека от коммунизма так же, как гетевская Маргарита от Фиделя Кастро». В «Автобиографии» Евтушенко вспоми­ нает: «Мой прадед был крестьянином с Жи- томирщины, сосланным в Сибирь за то, что подпустил помещику «красного петуха»... Это семейное предание является, как мне кажется, ключом моего неудержимого же­ лания, которое я испытываю всякий раз, когда встречаю человека с образом мыслей помещика. Мне хочется подпустить ему «красного петуха». «Очень возбужденный», Евтушенко опи­ сывает в «Ди Цайт» свою встречу с помещи­ ком: «Здесь, в ФРГ, я имел встречу с одним помещиком, страстным охотником... Я сказал ему, что я не являюсь вегетарианцем, но что охота представляется мне бесчеловечной». (Вскоре «Комсомольская правда», приве­ дя обе цитаты, не без остроумия заметит: «Не это ли обещанный всем помещикам «красный петух»?). «Помещик ответил: «Вы знаете, г-н Евту­ шенко, весь секрет заключается в том, что олени, когда по ним стреляешь, находятся на более или менее значительном удалении. Когда же олененок подходит близко к мое­ му дому... у меня никогда не поднимается рука выстрелить в него». И мне пришла в голову мысль, что люди стреляют друг в друга лишь потому, что они удалены друг от друга». ! Нет. положительно «отечественная» вой- - на никак не давалась нашему поэту! Он за­ был,. что расстрелы евреев в Бабьем яру производились лицом к лицу, что генерала Карбышева умерщвляли ледяной водой не «на удалении», что Зою вешали, отчетливо видя ее лицо. Естественно, что подобные политические упражнения, схожие по глубокомыслию со знаменитыми «пикейными жилетами» («— Бриан— это голова!»), обеспечили по­ эту не самую радушную встречу на родине. «Куда ведет хлестаковщина»,— так оза­ главила свою статью «Комсомольская прав­ да». Отклики на нее были многочисленны. Жестоко осудили Евтушенко учителя и быв­ шие фронтовики, студенты и молодые рабо­ чие. «Известия» опубликовали открытое письмо западногерманских рабочих из Мюн­ хена: «Вы беседовали с бывшим гитлеров­ ским генералом. Это Ваше личное дело. Но мы должны спросить, почему Вы не нашли дорогу к кому-либо из жертв фашизма?» Однажды Евтушенко писал. «У славы есть приливы и отливы» Сейчас он не мог не почувствовать, что начался сильный от­ лив, что он теряет свою базу, главного сво­ его читателя — молодежь. Он впервые был так потрясен критикой, ее единодушием в самых разных кругах нашего общества. «БАНАЛЬНО ВЕРУ В ЖИЗНЬ ТЕРЯТЬ» На долгое время он кинулся из Моск­ вы — на Печору, в Архангельск, Амдерму, опять в родную Сибирь, где возле Пьяного порога завершалось строительство Братской ГЭС. И первые стихи этого времени — крик боли, одиночества, смутного состояния души. Сюда, к просторам вольным, северным, где крякал мир и нерестился, он прилетел, подранок селезень, и на Печору опустился. В стихотворении «Долгие крики» проры­ вается отчаянье, оттого что народ не услы­ шал, не понял поэта. На речном перевозе, который называется «Долгие крики», «кри­ ком кричу и стреляю, стреляю, а разбудить никого не могу», «Голос мой в залах гремел, как набат... а дотянуться до этой избушки и пробудить ее — он слабоват». Поэт сомневается в необходимости для народа своего творчества: Страшно, если слуш ать не желают. Страшно, если слуш ать начинают. Вдруг вся песня в целом-то мелка? Вдруг все в ней ничтожно будет, кроме этого мучительного, с кровью: «Граж дане, послушайте меня»?1 Он плывет по Печоре на катере связи, который развозит мешки с почтой. Я всею мечущейся совестью ответ выискивал в мученье: «А что ж е я такое, собственно, и в чем мое предназначенье?» Стихотворение «Катер связи» заверша­ ется великолепным сравнением, точно пере­ дающим состояние поэта, неприкаянное, без­ адресное: «Я„. как письмо от Ваньки Жуко­ ва. дремал на грудах прочих писем». Из своего состояния поэт на первых по­ рах находит выход в традиционном приоб­ щении к природе: «Совершенство есть про­ сто природность, совершенство есть выдох