Сибирские огни, № 010 - 1971

В стихах 1955—57 гг. отчетливо видно многообразие влияний классиков и совре­ менников. Но это уже не школярство, как в «Разведчиках грядущего», а увлеченная пе­ реработка предшествующего опыта, выплав­ ка из него собственного стиля. Евтушенко внимательно учится у Леони­ да Мартынова, одного из самых своеобраз­ ных и виртуозно владеющих формой совре­ менных поэтов. В костюме и немодном и неновом,— как и всегда немодном и неновом, да, как всегда немодном и неновом,— спускается профессор в гардероб. Мартыновская форма — заколдовываю­ щие повторения, каждый раз на каком-то новом эмоциональном сдвиге,— здесь еще слишком откровенно использована. Но ху­ дожественный эффект достигается, стихот­ ворение исполнено пронзительной лириче­ ской жалости: Уходит он, сутулый, неумелый, какой-то беззащ итно-неумелыщ я бы сказал — устало-неумелый, под снегом, мягко падающим в тишь. («¡Окно выходит в белые деревья») Замедленно-повествовательная ритмика, как в неторопливом разговоре, использова­ на в стихотворении «Окно»: Н а здании красивом и высоком среди уже давно погасших окон окно светилось, да. одно окно, от родственных по форме отличаясь лиш ь тем, что не погашено оно. Заслуга ли. что светится оно? Что знаю я о нем? Мне неизвестна причина света этого окна. У гады вать как будто неуместно, а интересно — может быть, нелестно честит супруга верная жена? Тут все идет от Мартынова: и подчерки- ванье-повторение — «да, одно окно», и рече­ вые обороты человека, говорящего немного старомодно и слишком тщательно — «от родственных по форме отличаясь», «мне не­ известна причина света этого окна», и пере­ ливы рифм внутри строк — «неуместно — интересно — нелестно». В стихотворении нет тонкой философич­ ности Мартынова, концовка бодра, но ба­ нальна: «Думаю о чем-то очень важном, о чем-то очень главном для меня». Однако талантливая учеба несомненна. Евтушенко учится у Ярослава Смеляко- ва, через него воспринимая преемствен­ ность от свет.ювской поэзии. Смеляков близок к Светлову и постоянной привержен­ ностью к комсомолу, и удивительно лириче­ ским, личным восприятием явлений общест­ венных, государственных, мировых, и эшу; щением многозначительной связи деталей бытовых , с понятиями грандиозными. Но Смеляков снял вомантическую приподня­ тость со светловских образов: Наверно, поэтому властно На много запомнились лет Кисель тот отчаянно красный И красный, как флаг, винегрет. Тут есть светловское мироощущение, только обращенное на такие реальности бы­ та, о которых герои с ветлова говорили только с иронией, впрочем, даже в этом случае сохраняя романтичность: Ты блуж дал по равнине Меню,— Там в широкой ее полутьме П ротекает ручей Консоме Там в пещере незримо живет М олчаливая тварь Антрекот. Евтушенко склонен к смеляковскому строю образов. Он умеет придать грозную значительность обыденнейшим вещам, кото­ рые сами по себе никакой значительности не имеют. Не зря мы в спорах этих сипнем, не зря насмешками мы сыплем, не зря стаканы с бледным сидром стоят в соседстве с хлебом ситным и баклажанною икрой! В этом перечислении бедного студенче­ ского меню действительно есть пафос. Для современного читателя, не приемлющего внешнюю патетику, такой поэтический взгляд очень близок и действен. Обостренное сострадание Смелякова к своим героиням («Целую сморщенную руку, что белой рученькой была», «Сквозь эти женские лопа гы, как сквозь шпицрутены, бреду») оказало сильное влияние на твор­ чество Евтушенко: «Там продавщица с за­ витками хилыми руками неумелыми и ми­ лыми мне шею обернула сантиметром... И жалость, понимаете вы, жалость к ее усталым чистеньким рукам, к халатику и хилым завиткам». О лифтерше Маше • поэт говорит: «И сколько в ней жалкой забитости и жен­ ской кричащей забытости». Но если Смеляков самим психологиче­ ским движением образа вызывает у читате­ ля определенные чувства, то ученик пока вынужден прибегать к подсказке: «И жа­ лость, понимаете вы, жалость»,— внушает он читателю,— «Жалкая забитость». Не минул молодой поэт и влияния Бло­ ка. Избавляясь от неуклюжести, жесткости языка и ритмики своих юношеских произ­ ведений, он вырабатывает изящество, му­ зыкальность стиха, используя блоковский строй образов: Все затемненно — поле, струи, и мост, и силуэт креста, и мокрое мерцанье сбруи, и всплески белые хвоста. Он идет от Блока, противопоставляя окружающей пошлости красоту: Я глядел на летящие линии. . Рядом громко играли в «козла», но тяж елая белая лилия из волос ее черных росла Шум и смех пораженной компанийки: «Ишь ты —лилия — чудеса!» А на синем ее купальнике бились алые паруса. После поисков любви, после растерян­ ности перед первой встречей с ней, выражен