Сибирские огни, № 09, 1971

Писем от Ивана все нет, и ей скучно. Является Нюрин ухажер из исполкома. На нем костюм, галстук, бо­ тинки. Курит он только папиросы, причем мундштук так сминает, что делается он у него фигурный. Бабка Маня его не очень привечает, хотя и говорит, что жених он выгодный. От армии освобожден (зрение пло­ хое), на чистой работе. Культурный. Меня посылают к председателю за патефоном. Патефон у председа­ теля один на весь колхоз. Чуть что, посылают к нему. Жених заводит патефон и ставит пластинку. Пластинка старая-пре- старая, заезженная. На ней танго «Утомленное солнце». Игла скрипит, пластинка шипит, какой-то голос сквозь этот скрип и шип бормочет зна­ комые слова, а бабка Маня плюется: «Тьфу, бесстыжие!» Однако от стола не уходит. К концу вечера является хромой счетовод. Он здоровается, снимает фуражку и, стуча деревяшкой, присаживается рядом с хозяйкой. Хозяй­ ка уже навеселе. Она мигает ему, подвигается. «Зачем все это?» —спрашиваю я себя, глядя на них. Я хотел су­ дить этих людей и не мог. Что они мне сделали плохого? Ничего. Они пригрели меня, дали крышу над головой. И выгоды от меня им ни на грош. Значит, они добрые? Но почему же... На этих «почему» я останавливался. С одной стороны, получалось, что человек хороший, с другой —плохой. Раньше я думал, что человек, совершивший плохой поступок, плохой человек. Он навсегда плохой, на­ вечно. А уж хороший никогда не может быть плохим. Отец и мать были людьми хорошими. Они любили меня. Мама иног­ да ставила меня в угол, шлепала, и на мгновенье казалось, что и она нехорошая. Но обида проходила, и я вновь любил ее. Я понял потом, что люди делятся для меня на хороших и плохих потому, как они ко мне относятся. Наша соседка по площадке, которая всегда делала мне замечания, была плохая. Точильщик ножей, прихо­ дивший к нам во двор и точивший мне бесплатно перочинный нож, был хороший. Но однажды я увидел этого точильщика пьяным. Он упал возле во­ рот и долго лежал там, пока его не подобрала милиция. Я боялся и не любил пьяных. И когда я увидел, как точильщик мычит, как бессмыс­ ленно водит вокруг глазами и ругается, я разлюбил его. Я сказал себе про него: он плохой. Но прошло несколько дней, и он вновь появился у нас во дворе — уже трезвый. И мальчишки сбежались к нему, окружили. Он .улыбался им и показывал ножи. Он брал у них перочинные ножики и точил бес­ платно. Я смотрел на это со стороны, и сомнения терзали меня: так какой же он, хороший или плохой? Хороший ли человек председатель? По-моему, хороший. А бабка Маня? Я к ней привык. И хозяйка по ночам плачет, тоскует по Ивану. Я слышу. Так что же они? Мысли мои заканчивались на мне самом. Я спрашивал себя: а я? Я какой? Хороший я или плохой? Я никогда раньше не задавал себе этого вопроса. Я всегда считал, что я хороший. И только однажды, в Камушино, мне так не показалось. До сих пор помню, что мы там натворили в одном доме. Жила в нем тетка Поля, вдова. Она скупала краденое. Мы таскали