Сибирские огни, № 09, 1971

пшеничку. Холодное зерно студит голую грудь, обжигает, но я не заме­ чаю этого: скорей, скорей! И вот пшеничка уже дошла до горла. Скорей в карманы! Еще! Еще! Жадность и страх борются друг с другом. Все забито, больше некуда. И Лешка с Витькой соскочили, зовут. И тогда я падаю лицом в образовавшееся углубление и, открыв рот, заталкиваю в него последнюю горсть. Домой тащусь счастливый, тяжелый. Иду, не чуя мороза, шапка в руках, в шапке пшеничка. Грудь распахнута, горло голое, жарко! Лешка и Витька рядом пыхтят. Иду, а челюсти уже работают, перемалывают пшеничку. Теперь им есть работа до самого утра. * * * Пшеничка грела, но не спасала. Уезжали казахи, кончалась пожива. И детдом снова погружался во тьму. Света электрического нет, три керосиновые лампы на огромную па­ лату. Полутемно. Вся жизнь возле печки, возле круглой черной гол­ ландки. Голландка —мать родная. Чтобы как-то перетерпеть голод, нужно тепло. А тепло идет от нее, больше неоткуда. Когда голландка не топле­ на,. черный блеск ее холоден. К ней не хочется подходить: кажется, обож­ жет остывшее железо. Но когда тлеет в ней огонек, а черные листы, об­ шивающие ее, теплы, нет их милее. Приклеишься к ним щекой, ладоня­ ми, и как будто к матери прижался —легче на душе, мягче. В такие минуты ни разговаривать, ни думать не хочется. Ничего те­ бе не надо —только вот так стоять, млеть. Печка одна, а пацанов в палате человек тридцать. Всем греться хо­ чется, все живые. Подставляют к ней стол, табуретку, топчан. Залезают на второй этаж, на третий. До самого верха иногда добираются: и гол­ ландки не видно, одни пацаны. Мигают, коптят подслеповатые «керосинки». В палате шум, говор. Кто истории рассказывает, кто дом вспоминает, довоенную жизнь. А кто хвастается отцом, братом. Некоторые уже разыскали своих. Стали приходить в детдом фронтовые треугольники. В первые два года мы не ждали почты. Сначала ждали, а потом от­ чаялись. Но вот пошел третий год войны, и почта пошла. — Важен, а кто он у тебя до войны был? — Папка у меня сапожник... Сегодня письмо получил Важен. Он еще спал, когда принесла его Марья Ивановна. Она растолкала Бажена и вручила ему треугольник. Письмо было с фронта. Отыскался отец Бажена. Что с ним сделалось! Он схватил этот треугольник и прижал к гру­ ди. Он его гладил, гладил и боялся раскрыть. А когда раскрыл, из лист­ ка выпала карточка. С карточки смотрел .дядька, как две капли воды похожий на Баже­ на. Но это был взрослый Важен, Важен в погонах лейтенанта и с двумя орденами на гимнастерке. На груди его была Красная Звезда и орден Отечественной войны. Растерянно разглядывали пацаны эту фотографию. Кто бы мог по­ думать? Бажена сразу зауважали. Целый день сегодня он рассказывал, кто он и откуда. Оказывается, Важен мой сосед: его дом возле Павелецкого вокзала.