Сибирские огни, № 09, 1971

То —на далеком берегу. К т о му мы едем. И пока мы далеко от него— мы вместе. А если доедем? Что было бы, если бы мы встретились с Витькой в Москве до войны? О чем бы мы говорили? Он — из деревни, чумазый, «деревенский», я —маменькин сыночек, в матроске, отличник. Он — из своей избы с печкой, с полатями, с коро­ вой, я —из квартиры на десятом этаже, где ванная, газ, телефон? Разошлись бы, едва взглянув друг на друга. С Лешкой бы мы сгово­ рились: Лешка свой, москвич. Я бы ему дал велосипед покататься, он мне охнарик докурить. Смахались бы ножичками, пролезли без билетов в кино. А в воскресенье он, как и я, надевал костюмчик и ходил с мамой в ЦПКО. Костюмчик, белая рубашка, пробор в волосах —поди отличи нас. Витьку я представляю в ситцевой рубахе, лохматого, пугающегося автомобилей, вывесок. Такие приезжали в Москву на рынок. Мать стоит торгует, а они не отходят, за ее юбку держатся. А теперь Витька наш, кровный. Мы с ним пуд соли съели, медные трубы прошли. И никакой разницы между нами нет: деревенский, не деревенский. Мы—детдомовские, мы ближе друг к другу, чем брат и сестра. Вот почему и сержусь на себя за Витьку, и сердце мое сжимаете^ чего это он? * * * День за днем мы кружимся по полю, сеем. Кажется, уже всю зеМлю засеяли, а все сеем. И пшеничка все сыплется в бункер, просыпается вниз и снова сыплется, и опять. Может, мы всего три дня в поле, а мне кажется, что месяц. Кажется, я всю жизнь вот так стоял на сеялке, и она подбрасывала меня, и трактор тарахтел впереди, и я глотал его керосиновый дым. Одна отрада —вечер. Вечером забываешься. В ушах звон стоит, ру­ ки и ноги не слушаются, но дышишь свободно, легко. В поле такая тиши­ на, что кажется, никаких тракторов в природе нет — ни тракторов, ни сеялок, ни колхоза, ни войны. Как только мы устроились, я написал письмо капитану. Описал ему нашу колхозную жизнь, своих хряков, ферму. Витька и Лешка письмо прочитали. — Припиши про Суворовское,— сказал Лешка. У него все еще была надежда, что капитан поможет нам попасть в Суворовское. Я приписал. И вообще намекнул капитану, что мы не прочь податься на фронт. Но капитан молчал. Молчала Москва, молчала и Лена в Камушине. Лене я писал почти с каждой станции. Все происшествия —большие и маленькие—описывал. Но ей отвечать было некуда. Сейчас есть адрес. И я жду письма. Лена кажется мне такой далекой, как будто я видел ее еще до войны. * * * А сегодня Витька подался в деревню. Сказал, что не вернется —за­ ночует дома. — Зачем тебе? —спросил Лешка.