Сибирские огни, № 09, 1971

Карманники ждут своего воскресного дня. Барахольщики, мешоч­ ники—те, что промышляют вещами —тоже. А «пшеничники» отправля­ ются за пшеницей. У нас ее зовут ласково «пшеничка». Пшеничку привозят казахи. За Камушиным, на восток —казахские степи. Оттуда и прибывают на элеватор обозы. С элеватора пшеничку перегружают в вагоны. А уж куда потом везут —не знаю. Ходим за пшеничкой втроем. Так удобнее. Побежал казах за Вить­ кой, ему Лешка под ноги. Он на Лешку, а тут я. Иначе от казаха не уй­ дешь. Витька у нас самый умелый. Мы насыпаем пшеничку в карманы, в шапку, запазуху, Витька —в подкладку, в рукава, в штаны. Он пропо­ рол карманы, подвязал штаны на щиколотках веревочкой. Смешно на него смотреть, когда он тащится с промысла: штанины раздулись, нога­ ми еле передвигает и пазуха отдувается. Зато и запаса Витьке хватает надолго. Конечно, сам всю эту пше­ ничку не съешь. Тут же обступают, начинают шакалить. Тот просит, тот тянет: дай! дай погрызть! Больше всех шакалит Важен. Он слабенький, тощенький. Ручки и ножки у Бажена маленькие, а голова большая. Сидит Важен день-день­ ской на топчане и глазками сверкает. Поджидает заказчика. Расплачивается он за пшеничку игрой на зубариках. Кто насытился, приглашает Бажена. И он выстукивает на зубариках «Три танкиста», «Синий платочек» или «Турецкий вальс». Грязные бледные пальцы его выделывают чудеса. Они так и пля­ шут по зубкам Бажена, прыгают, рассыпаются, отбивают дробь. Ничего не скажешь, мастер Важен! И хоть не любят его, презирают за шакальство, слушают. Так не вся­ кий сумеет. О пшеничке нас оповещал лай собак у околицы. Собаки первыми встречали обоз. Они и камушинские мальчишки выбегали поглазеть на казахов. Им пшеничка была не нужна, они были сыты. Обоз издалека видно: он спускается с горы рыжей змеей. Людей на подводах не различишь, кажется, это копны сена на каждой подводе. Потом обоз съезжает вниз, приближается к селу, и копны превращаются в возчиков. Лица у них загорело-медные, гладкие. Собственно, и лиц не видно, только нос да щеки. Усы, бороды. А узкие глаза так прищурены, что не поймешь, спит казах или смотрит. Ночуют они возле элеватора. Располагаются на постой, заводят ло­ шадей во двор, подводы оставляют на улице. Ночь —наше время. Ночью мороз гак трещит, что, кажется, и луна на небе потрескива­ е т— и ей холодно. Все залито лунным светом, все —этот свет и тень. Мы ждем, когда тень упадет на подводы, скроет их. На свету воровать рискованно: казах в окно заметит, выскочит, а плетка у него литая. Стоишь, душа неизвестно в чем держится. Уже ни рук и ни ног не чувствуешь, все отмерзло. Только дышишь еще. Но вот тень зашла за дом, и во дворе все стихло. Даже лошади пе­ рестали жевать сено. Пора! Первым прыгает Лешка, за ним Витька. Потом я. Я прыгаю на подводу, отбрасываю брезент и падаю раскрытой грудью на плотную насыпь. Мне в лицо ударяет запах сухой соломы, промерзшего зерна. Я подставляю пазуху и загребаю, загребаю в нее