Сибирские огни, № 09, 1971

спал милиционер, спали Лешка С Витькой —и ночь шла и не шла, дли- лась и стояла за окном, а «Наполеон» рассказывал мне свою жизнь. * * * Отец его был геолог, мать музыкантша. Они жили в большом доме на улице Горького — в доме, низ которого облицован красным мра­ мором. «Наполеон» ничего не помнил из своего детства: это было одно светлое пятно. Потом не стало отца. Мать говорила, что он уехал в ко­ мандировку и скоро вернется. Но прошел год, второй, отец не приезжал. Мать с горя запила. Она бросила консерваторию и стала играть в ресторане. Квартиру им тоже пришлось сменить. Теперь они жили на окраине, в одной комнате. Комната делилась на две половины шкафом. В передней, маленьком закутке, стояла его койка. По другую сторону шкафа — кровать матери. Мать приходила поздно, пьяная. Она бессмысленным взглядом скользила по его лицу, фальшиво трепала по голове и уходила туда, за шкаф. Наутро ее глаза виновато смотрели на сына, она ласкалась к нему. Он вырывался, убегал на улицу. Случалось, что мать вдруг переставала пить, делалась прежней, близкой. Они ездили за город, ходили в кино, она готовила ему обеды. Тогда он оттаивал. Он рассказывал матери про школу, про двор. А по вечерам они читали «Дон-Кихота» —книжку, которую почему-то любили. Может, по­ тому, что это была книга отца? На ней стояло: «Из книг Голубева». Как-то он вернулся очень поздно. По дыханию за шкафом понял: мать спит. И еще: она пьяна. Он заглянул за шкаф и увидел, что мать спит одетая, а на полу, возле кровати валяется какая-то бумага. Он под­ нял бумагу. Это было письмо от отца. Ничего не говоря матери, он собрался на следующее утро и ушел. Он сел на трамвай и поехал на вокзал. Адрес на конверте он запомнил хорошо. Но уехать ему не пришлось. Он попал в ресторан и напился. За соседним столиком сидела какая-то компания. Они все поглядывали на него, а когда он сделался «теплым», перейанили к себе. Он пил с ними до самой ночи, а что было дальше, не помнит. Очнулся в милиции из­ битый, без денег и без «дружков». Его отпустили, но домой он не вернулся. Он сел в первый попавшийся поезд зайцем. На одной из станций ему встретились те «дружки». Они очень удивились, что он на свободе, и пригласили в свою шайку. И однажды их застукали, застукали с мануфактурой. Они уже взло­ мали дверь, выбросили тюки на землю. И тут какой-то железнодорож­ ник поднял шум. «Дружки» схватили тюки и бросились врассыпную. Он тоже побе­ жал, но нога подвернулась. Он упал, закричал, чтоб его подождали, по­ могли встать. Те могли бы вернуться, время было. Но они предали его. Едва поднявшись, он поковылял в темноту. И здесь его накрыли. Его били ногами, лопатами, и он помнит, как со страшной болью входи­ ли в него всхлипы и крики: — У, сученыш! У, гаденыш! Ах! Ах! Ему раздробили кость, раздробили ногу. Так появилась деревяшка. Деревяшка его выручала. Для людей он был инвалид войны, пост