Сибирские огни, № 09, 1971

его крепко держали за руки и поили, поили. Япошку стошнило. Подож­ дали, когда он очухается, и стали поить снова. Через два дня он вышел из изолятора здоровый. Только пожелтел сильно. Теперь он совсем был похож на Японца: губы толстые, глаза раскосые, лицо желтое. — Зато молочка попил,— сказал Витька. — Повезло,—улыбнулась Тося. — Факт, повезло,—добавил Лешка.— Нам-то это молочко во сне снилось. * * * Что-то в нас переменилось. Отогрелись мы, размякли. И не только печка греет нас, а слова. «Ох, ты и костлявый, Валенька,— говорит Тося, переодевая меня.— Костлявый, как козленок». Я стыжусь, опускаю голову, и она натягивает на меня огромную мужскую рубаху, дотрагивается пальцами до моего тела. — Дрожишь? Замерз? Не привыкли мы к этому, чтобы за нами ухаживали, называли по имени. В детдоме все по фамилии. «Портновский, ты сегодня дежуришь! Портновский, почему пуговица не пришита? Портновский, к Виктору Ни­ колаевичу!» Пацаны от своих имен отвыкли. Зовут друг друга Капуста, Мороз. Меня звали Портной, Витьку — Баклажан (голова такая). Что-то детдомовское поднимается во мне. Толкается в горло, щип­ лет глаза. Или это мыло? Нас моют. Согрели воду в ведре, велели раздеться. Мы стоим. — Ну, хватит дурака валять! — сказала Зоя.—Тоже мне мужики! Мы не таких мыли. Я думал, Лешка огрызнется. Даже ждал: сейчас огрызнется. Пусть не думают, что мы сосунки. Но Лешка, отвернувшись, стал стягивать рубаху. Мыли нас по одному. Вымытого переодевали и отводили в вагон. Там запирали на ключ в Тосином купе. Мыли ночью — боялись началь­ ства. Так и заснули мы в ту ночь на настоящих полках. * * * А сегодня я услыхал за стенкой плач. Стенка, отделявшая нас от вагона, была тонкой. Кто-то кашлял, захлебывался кашлем. — Витька, ты слышишь? ритька соскочил со своего бака, приложил ухо к стене. — Плачут. — Может, узнать? —сказал я. — Я узнаю! —Лешка снял с двери задвижку и выглянул в тамбур. Прислушался, потом исчез. Его не было долго. Явился он хмурый. — Ну что? — спросил Витька. — Обидел ее кто-то. — Кого?