Сибирские огни, № 09, 1971

(Ь раннем детстве отчим увозит всю семью из деревни. Город воспринимается Ваней и его ■сестренкой Талей как наважденье, как чуж­ дая, враждебная стихия. Наутро дети пыта­ ются убежать в родную деревню. Обойду ■страницы (отличная проза!) о том, как маль­ чик пристрастился читать книги, какое жгу­ чее наслаждение он испытывал, когда по ве­ черам читал матери и сестренке Гоголя («точно я прожил большую-большую жизнь, как старик, и сел рассказывать разные исто­ рии заинтересованным благодарным лю­ дям»), Война запала в память тринадцати­ летнего парнишки работой до сонной одури на жнейке. Как-то заснувшего на работе па­ ренька будит плеть председателя, инвалида «а деревяшке, и крик: «Контры! Вы мне от­ ветите!» Иван Алексеевич был, вспоминает Ваня, человеком большого терпения и совест­ ливости, а слова, которые он выкрикивал,— дань времени. И еще одна сцена из воспоми­ наний. Герою идет уже четырнадцатый год. -С тремя товарищами —у каждого на плече по деревенскому сундучку —он поднимается •от станции в гору, к автомобильному техни­ куму, где будет учиться. Деревенские па­ реньки идут, осыпаемые насмешками, обид­ ными дразнилками, угрозами своих город­ ских соучеников. У «куркулей» обещают за­ брать гроши, да «сальса шматок и мядку туясок». Городские ребята долго еще смот­ рели на деревенских, словно с горы, прези­ рали их, отнимали последний кусок, так что деревенские за ножи схватывались. Одну из первых таких стычек городских и деревен­ ских мальчишек прекратило появление само­ лета, мечты тех и других. «Он мне, этот са­ молет,— вспоминает Ваня,—снился потом. Н теперь он стоит у меня в глазах — боль­ шой, легкий, красивый... Двухкрылый краса­ вец из далекой-далекой сказки». Этими сло­ вами о мечте поколения,— на первый взгляд технической, а по существу —социальной,— завершаются детские воспоминания будуще­ го писателя-деревенщика. Окинем мысленным взором, как говорили в старину, новеллы Шукшина. Они резко вы­ деляются из того, что мы читаем обычно в деревенской литературе. Жизнь шукшин­ ской деревни отнюдь не исчерпывается борь­ бой за колхозные планы, нравственные цен­ ности утверждаются не только в конфликтах ■между председателем и уполномоченным из района, колхозниками и тем же председате­ лем или бригадиром. Да, пожалуй, и предсе­ дателей колхозов, как и вообще «должност­ ных лиц», в книге Шукшина совсем мало. Если не вспоминать Ивана Алексеевича на культяпке,—только один председатель выве­ ден в «Думах», Матвей Казанцев, да и тот показан не в правлении и не на току или в поле, а ночами, у себя дома. Он уже ста­ реть стал, мало спит, подолгу думает о жиз­ ни, подходит к ней с той стороны, о которой раньше и не помышлял. Всю жизнь Матвей делал то, что надо было делать: сказали ид­ ти в колхоз — пошел, пришла пора женить­ ся — женился, рожали с Аленой детей, они вырастали... Пришла война —пошел воевать. По ранению вернулся домой раньше других мужиков. Сказали: «Становись, Матвей, председателем. Больше некому». Стал. И как- то втянулся в это дело, и к нему тоже при­ выкли, так до сих пор и тянет эту лямку. И всю жизнь была на уме только работа, работа, работа... А вот под старость,— наверное, жизнь по­ шла иная и требует раздумья,—стал Матвей размышлять о разном. О любви, например, о которой ему напоминает Колька Малаш- кин, который в аккурат каждую ночь идет к Нинке Кречеровой с противоположно­ го конца села и сразу заводит свою тальян­ ку во весь голос. Что же он, председатель, за работой и любви не знал? Матвей даже растолкал жену, чтобы спросить, а была ли у нее когда любовь к нему —или —неважно Теперь! — к кому другому? Задумывался и о смерти, и не потому, что болезни одолели, да и он Костлявой не страшится нисколечко. Просто мысль задела: «Нету тебя, все есть какие-то, а тебя больше не будет. Как-то пусто им без тебя будет. Или ничего?..» И на память Матвею приходит одинокое поэтиче­ ское воспоминание. Двенадцати лет от роду летел он ночью на бойком мерине за по­ мощью в деревню. И слились тогда воедино человек и конь, и летели в черную ночь. Это было так, будто он оторвался от земли. Не вспоминал раньше про ночную скачку. Ате­ перь, когда иной стала жизнь в деревне, за­ думался: мало такого — полетов — было в его жизни... И когда Колька МаЛашкин пе­ рестал будить по ночам своей тальянкой (же­ нился!), Матвею Казанцеву показалось «ужа­ сающе тихо в деревне». Все сказанное выше оправдывает, по-мое­ му, попытку рассмотреть рассказы В. Шук­ шина в статье, посвященной очерку нравов. К тому же в аннотации к последней книге Шукшина «Земляки» написано: «Когда чи­ таешь рассказы В. Шукшина —будто идешь от села к селу, от дома к дому, знакомишь­ ся с разными людьми, слушаешь их разгово­ ры, вникаешь в их думы, в их беды и ра­ дости. За незатейливой сюжетной канвой встают перед читателями людские судьбы». Как известно, не авторы пишут аннотации к своим книгам, однако, они читают их пер­ выми и могут при желании оспорить. В дан­ ном случае не было ни малейшего повода для спора: характеристика книги точная, подчеркивает ее социологическую направлен­ ность. Цель достигается Шукшиным позна­ ванием разных характеров и демонстрацией «картин жизни», а не затейливо разработан­ ной фабулой. А ведь все это характерно и для хорошего очерка нравов.