Сибирские огни, № 09, 1971

верно?..» — «Н-да...— раздумчиво сказал участковый». Вот так необоримое чувство взрывает ра­ ционалистический мир. Странно, боязно, жал­ ко Степана, несчастную немую, которую ни­ как не оторвать было от брата. Но разве так не бывает? И писатель все должен увидеть, понять, обо всем рассказать! Шукшин пока­ зывает много чудаков, изображает их раз­ думчиво. Вот, например, Митька Ермаков, на зло очкарикам-туристам (он уверен, что книги силы не дают, очки дольше очкарика не уто­ нут), ни с того, ни с сего раздевается, ныря­ ет в подмерзающий уже Байкал и плывет. Очкарикам же и пришлось нырять за ним вслед, спасать, откачивать. Но к вечеру, в магазине, Митька разыграл еще один фарс с продавщицей, безобидный, правда, зато бессмысленный, как всякое хулиганство. Макар-почтальон, мужик немолодой, знал одну страсть: поучать людей, давать непро­ шеные ехидные советы —и в семейных де­ лах, и по работе, и как на собраниях высту­ пать, чтобы людей крепче ущемить и страх им внушить («Мне бы в большом масштабе советы давать, у меня бы вышло»,— говари­ вал он деду Кузьме). Не унимался человек, хотя его не раз не очень вежливо выпрова­ живали вон. Но эти советы, которые людям были отравой, были для непрошеного со­ ветчика то ли отрадой, то ли исполнением долга, то ли повседневной работой. В вос­ кресенье он отдыхал: ничего не советовал, но и к своему личному хозяйству рук не при­ кладывал — он своего рода бессребреник. Еще одного человека, ветфельдшера, уча­ стковый вел в сельсовет, чтобы составить акт за ночную стрельбу. А это был салют иск­ реннего поклонника науки в честь первой в мире пересадки сердца человеку в Кейп­ тауне. Понадобилось время, чтобы чудака поняли. Участковый спросил было: «А чего вы-то салютовать кинулись? Ведь это не по вашей части победа-то, вы же — ветеринар. Не кобыле же сердце-то пересадили?» —«Не смеете так , говорить!» — закричал вдруг фельдшер. И покраснел. И отвел глаза от участкового. Помолчал и тихо и горько так спросил: — «Зачем вы так?» — «У нас таких звали контуженными пыльным меш­ ком из-за угла»,— беззлобно сказал о нем участковый». И, оказалось, примерно то же самое подумала много лет назад жена фельд­ шера. И ушла. И взяла с собой дочку... Столяр Андрей Ярин — трогательный по­ читатель науки. Жене он объявил, что поте­ рял получку — и принял за это все муки, и работал потом безотказно в полторы смены. А все для того, чтобы тайком купить микро­ скоп, который он выдал дома за премию. С сыном-пятиклассником они упоенно рас­ сматривали через микроскоп, как «микробы» пьют воду, пожирают друг друга. Отец авто­ ритетно рассуждал, насколько микробы уко­ рачивают жизнь. Заметно стало, что смирен­ ный, забитый Ярин обнаружил в себе давно забытое достоинство главы дома. Но один сослуживец разоблачил происхождение «пре­ мии», и бедный Ярин сброшен был с облаков,- куда его занесло уважение к науке, в самые тартарары семейного ада, где и местечка не найдется самоуважению. И в завершение этой портретной галере» чудаков, изображенных Шукшиным (я не всех перебрал, там есть даже Чудик, давший свое имя новелле), еще один характер, я бы сказал, актерский. Бронька Пупков, так и не­ простивший судьбе, что носит чужое, непо- нятное имя Бронислав, на своем веку много- скандалил, дрался, и его нешуточно бивали,- Сегодня он — мужик в годах, отличный охот­ ник, только временами на него «находит». Он подряжается к приезжим из города охот­ никам в проводники, а напоследок, переда расставаньем, устраивает спектакль, расска-- зывает отработанную в деталях детектив-- нейшую историю про то —не более и не ме1- нее,—как на фронте ему дали спецпоруче­ ние: проникнуть в бункер Гитлера, казнить главного фашиста. Прохождение спецподго­ товки («он подписку давал, раньше чем через 50 лет подробности не рассказывать!») вос­ принимается как обычная «травля» в кубри­ ке. Старшина, приставленный к будущему герою, ему сапоги стаскивал, опохмеляться портвейн носил и т. д. Но дальше шла пря­ мо-таки пародийная сценка из «документаль­ ной» повести о разведчиках. Герой проника­ ет-таки в штабной бункер, видит Гитлера.... «—А теперь умойся своей кровью, гад тьг ползучий! —это уже душераздирающий крик. Броньки в лицо Гитлеру. Потом гробовая ти­ шина. И шепот, торопливый, почти невнят­ ный:—Я стрелил...—Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутеш­ но головой. Поднимает голову —лицо в сле­ зах. И опять-таки, очень тихо, с ужасом про­ износит: — Я промахнулся!» И ведь переживает актер. И знает, что по деревне разнесется слух: «Бронька опять рас­ сказывал про «покушение», и не избежать ему оскорблений, и самому оскорблять,, драться. «—Я счас пойду в сельсовет,— кричит на- него истошно жена,— пусть они засудят те­ бя, дурака, пусть вызовут. Ведь тебя, дурака- беспалого, засудят когда-нибудь! За искаже­ ние истории...» Бронька по-ученому ответил- было, что не имеют права, это не печатная* работа, но сорвался, жене пригрозил такими* словами: «—Миль пардон, мадам... счас ведь, врежу!..» Не настаивая на точном определении жан­ ра каждой из новелл Шукшина, обратимся* к тому ценному, что они вносят в художест­ венное исследование деревни. Пожалуй,, в «Земляках», именно в очерке «Из детских- лет Ивана Потапова», отмеченного печатью- автобиографичности, видишь меньше всего- черт новой деревни. Это, впрочем, естествен­ но для устоявшегося жанра воспоминаний о деревенском детстве; кроме того, описыва­ ются в нем давние предвоенные и военные годы. Но для понимания последующей жиз­ ненной позиции автора мне хотелось бы от­ метить две-три детали этого очерка; Уже-