Сибирские огни, № 09, 1971
¿>ти три странички, на которых уместил ся спор с «кандидатами», заслуживают спе циального филологического анализа. Глеб собрал повсюду вершки знаний, да и не знаний, в сущности,— к ним наш честолю бец равнодушен,— а ходовых, штампован ных выражений, почерпнутых в газетах, в брошюрах, из различных проработочных материалов. Он сравнительно редко оши бается в терминах, обнаруживает неплохую логическую способность и густо замешива ет все обрывки знаний на демагогии,’ так что Невежество, на взгляд неискушенных свидетелей, прямо-таки припирает к стенке саму Истину. — Ну как насчет первичности? Духа или материи? — Глеб бросает перчатку кан дидату.—А как философия сейчас опреде ляет понятие невесомости, одного из эле ментов природы, открытого, недавно? И как определит это явление натурфилософия, а как стратегическая философия? И кандидату не помогает ни отрицание какой-то стратегической философии, ни по пытка уточнить предмет разговора. Из уст Глеба сыплются «авторитетные слова» про диалектику природы, про проблему шама низма на Крайнем Севере, про то, что Лу на —дело р у к р а з у м а , что она, быть может, лежит на искусственной орбите, а внутри живут разумные существа... Так вот, если эти существа вылезут нам на встречу, где у ученых расчеты естествен ных траекторий,— напирает деревенский оппонент. И как всегда, в спорах с город скими интеллигентами, которых он оглушил наборами искаженных понятий, на Глеба вдруг находило вдохновение: он взмывал вверх и оттуда, с высоты, ударял по про тивнику. На этот раз его подстегнула улыб ка, которой кандидат обменялся с женой. И нашло... Он и «господином кандидатом» назвал Журавлева. И про то упомянул, что кандидатство не костюм, который покупа ют раз и навсегда. И не следует забывать, что поток информации распространяется теперь равномерно. И мы тоже немножко «микитим». И газеты читаем, и книги, слу чается, почитываем. И телевизор тоже смотрим. И можете себе представить, не приходим в бурный восторг ни от КВН, ни от кабачка «13 стульев». Спросите — поче му? Потому что там тоже самонадеянность: ничего, мол, съедят... И кандидату следует почаще на землю спускаться, чтобы падать не было больно, чтобы в дураках не остать ся... Скромнее надо быть, товарищ, подго- товленнее, когда выезжаете на этот самый народ, в деревню. Поскромнее... И со сло вами: «Приятно провести отпуск... среди народа!» — победитель, не торопясь, вышел из избы. Из этой новеллы вовсе не следует де лать вывод, что автор будто бы увидел в деревне недоверие, вражду, зависть к уче ным горожанам. Скорее напротив, он пока зал, что наука, знание пользуются в дерев не небывалым уважением, обладают прямо- таки гипнотической силой. Об этом расска зано еще и в прелестной новелле про жад ного старика, который каждый раз, полу чив пенсию, выпивает, а потом несколько дней жестоко мучается. В избе у него по стоялец, восьмиклассник Юрка, из соседней деревни, где одинокая мать тянет еще трех малых детей. Дед варит себе пищу отдель но. По скупости парнишке ничем не помо гает, но любит порасспрашивать о науке (собственные дети у него в городе, за это он их презирает). С похмелья дед ведет разговоры с юным энтузиастом науки, ко торый твердо знает, что пусть голодом, а десятилетку окончит и поучится на сти пендию в медицинском все шесть лет. Юр ка говорит о науке с жаром, с пылом мо лодости, своими собственными словами, да так говорит, что даже черствого старика, не верившего в пользу книг, однажды про шибло. «—Да вот же они, во-от! —Юрка опять показал на книги.—Люди на себе проверя ли. А знаешь, когда академик Павлов по мирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает. — Как это? — Так. Вот, говорит, сейчас у меня холо деют ноги — записывайте. Они записывали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки от нялись». Пишут. Потом сердце стало оста навливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали.—У Юрки у самого защи пало глаза от слез. На старика рассказ тоже произвел силь ное действие — он даже Юрке шматок сала из погреба принес.—На, ноешь хлеба с са лом, а то загнесся загодя, со своими акаде^ миками... пока их изучишь всех». Проходят через книгу Шукшина разные люди, в разные часы жизни. Один старик за тевает на склоне лет сватовство, другой уми рает трезво, старухе наказывает как жить, и видит ее, смертуху, за секунду перед тем, как испустить дух. У шофера отняли права, перевели в свинарник, но он — гордый, по дается на стройку и только мать жалеет всей душой, хотя говорит ей грубоватые сло ва. Вернулся в деревню из тюрьмы Степан, отбарабанивший без малого пять лет. Отец с сыном встретились, переминаются с ноги на ногу, и слов, кажется, нет, а любовью и радостью сердца наполнены. А тут увидела брата немая сестра, любит его, радуется, ее мычанье убедительней целой речи. В избе собралась родня, соседи, сверстники. Степан рассказывает о тюремной жизни, о труде — все только хорошее, и всем радостно, что сын в семью, в село вернулся. Участковый отзывает Степана с вечеринки во двор.—«Да ты сдурел, парень? Сбежал за три месяца до срока!» Никак не может участковый успо коиться. Таких дураков он еще ни разу не встречал.— «Так зачем ты это сделал-то? Сбежал-то?» —«А вот —пройтись разок, со скучился, сны замучили».— «Так ведь три ме сяца оставалось! — почти закричал участко вый.—А теперь еще пару лет накинут!» — «Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть... Хорошо у нас весной.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2