Сибирские огни, № 09, 1971

речи, т. е. с помощью слов и понятий, при­ вычных героям,—лежит отпечаток своего в р е м е н и . Эти бытовые эпизоды, эта речь записаны не 20 и не 15 лет тому назад, а в самые последние годы. Шукшинский фольклор, которому уделе­ но столь пристальное внимание в расска­ зах, своеобычен. О^н непохож на те речи, которыми изобилуют произведения «дере­ венщиков» и любителей старины —от Юго­ ва до Ф. Малова. Те озабочены желанием сберечь для общелитературного языка ста­ ринные и местные слова, древний строй ре­ чи, говоры. И, надо признать, подчас им удается обнаружить (чаще всего на рос­ сийском севере) поистине бесценные слова- самородки. Да и вообще читаешь такие страницы (когда авторы не «выдрючивают­ ся») прямо-таки с наслаждением! Шукшин же погружается совсем в иную словесную стихию. Он пристально и д о б р о ж е л а ­ т е л ь н о следит за модификацией русско­ го языка деревни, за вторжением городско­ го общелитературного, а иногда и научного или интеллигентского языка в самую толщу народных говоров деревни и малых горо­ дов, в свою очередь заселенных недавними пришельцами из деревни. Не знаю, умеет ли Шукшин наслаждаться чистой старинной речью, близкой к первоистокам русского литературного языка (примеров тому в его текстах я не нахожу), но безусловно он от­ дает себе отчет, что как бы великолепен ни был язык северных сказительниц, с его по­ мощью уже не выразишь круга понятий, социальных отношений современности. Для нашего автора не проблема,— во всяком случае не предмет спора и сетований,—тот общеизвестный факт, что речевая культура города, общелитературный язык доходит до деревни далеко не в лучших его образ­ цах, а в быстро усваиваемых штампах и шаблонах. Вообще-то в этом направлении работают школы, всевозможные курсы, га­ зеты, радио, теперь и телевизоры; огром­ ную роль играет, конечно, и изменение ха­ рактера жизни, миграция населения (в обе стороны), общение с горожанами —у каж­ дой деревенской семьи есть сегодня родня в городе. Новый для деревни язык накла­ дывается на унаследованный от прежних поколений речевой фон. Происходит сме­ шение разных лексических слоев, поначалу механическое. Новые слова, обороты сосед­ ствуют с прежней речью, часто искажаются и фонетически и по смысловому значению, порой «торчат» из чужеродного набора ста­ рых слов и таких же фразеологических по­ строений (сходные явления всегда наблю­ даешь в районах, где скрещиваются этни­ ческие границы). Но чем больше времени проходит, тем больше новых «городских» слов-понятий, оборотов речи входит в по­ вседневный обиход деревни, они становят­ ся понятнее, привычнее и тем, кто эти вы­ ражения употребляет, и тем, кто их слуша­ ет —слова тоже расширяют их кругозор. Несомненно, кое-что ценное будет утеряно, но сам по себе процесс распространения об­ щелитературного (городского) языка на всю страну необратим, он прогрессивен, по­ скольку отвечает собиранию страны в еди­ ный организм, отражает усложнение жиз­ ни, распространение научных и технических знаний, сближение образа жизни деревни с городом. Круг воззрений персонажей Шукшина также еще не устоялся, продолжает ме­ няться, как и их язык. Мотивы их поступ­ ков трудно вывести прямиком из социаль­ ных условий жизни («производственных отношений»). Сама жизнь, создавая людей, выведенных Шукшиным, пользовалась как строительным материалом многими «над­ строечными» явлениями, среди них — раз­ нообразием выкристаллизовавшихся харак­ теров, которые по-разному реагируют на изменение прежнего устойчивого образа де­ ревенской жизни; напомню, что характер, как и личность,—явления социальные. Спра­ ведливо писал психолог Л. С. Выготский, что «считать лексику отдельного человека столь же внесоциальной, как предмет ми­ нералогии, значит стоять на прямо проти­ воположной марксизму позиции». Фольклор Шукшина все это фиксирует. Автор погружается в сегодняшнюю стихию крестьянского языка. Для него это весьма важная, как бы самостоятельная сторона жизни. И автор не позволил бы стилизо­ вать прямую речь героев, ибо эго значило бы для него поступиться правдой их ха­ рактеров. И вообще Шукшин никогда не скатывается на реакционные —и совершен­ но нереалистические —позиции новоявлен­ ных славянофилов, воспевающих Пахаря, наглухо отключенного от мира машин, ин­ дустрии, городской культуры, социализма. Рассказ «Срезал», надо думать, запом­ нился всем, кто его прочитал. Живет на свете с о р о к а л е т н и й сельский житель Глеб Капустин, как увидим, весьма начи­ танный, н а с л у ш а н н ы й (радио и теле­ визор). Односельчане выпускают его как испытанного в петушиных боях воина про­ тив заезжих горожан-интеллигентов, вы­ ходцев из родной деревни —летчиков, пол­ ковников, кандидатов наук. Интерес Глеба к «наукам», требующий от него немалого труда, затраты времени и тренировки памя­ ти, подчинен, однако, лишь честолюбивому желанию продемонстрировать перед окру­ жающими свою информированность. Глав­ ная же страсть Глеба—срезать, унизить «зазнавшихся» горожан. И на этот раз мужики заходят за Гле­ бом, чтобы свести его к Журавлихе —и ней приехали на побывку сын с невесткой, кан­ дидаты наук. Между прочим, мужики недо­ любливают Глеба за самомнение, за же­ стокость,— «а жестокость никто никогда не любил»,— вставляет автор. Может быть, в душе они догадываются, что победы, ко­ торые Глеб неизменно одерживает над при­ езжими городскими интеллигентами,—мни­ мые. Но в деревне все же говорят: «Дош­ лый», собака! Откуда что берется! Оттянул полковника!» 12 Сибирские ш ни № 9 177