Сибирские огни, № 09, 1971

Провожают их с тоской, провожают старую свою жизнь, довоенную, Была она или не была? Кажется уже, что и не была. А те, кто едет, знают, что их ничего не ждет. Ничего хорошего. Толь­ ко земля да, может, дом остался, забор. А так все начинай сначала. И с кем? Как? Но все-таки бросают .все и—с билетами, без билетов —лепятся по подножкам, на тамбурах, на крышах, на кучах угля, на.штабелях леса—• и едут, идут, ползут —только бы домой. Домой! Это у всех на лицах. Это не те лица, что я вцдел в сорой первом году. Те покорялись. Те без выражения смотрели по сторонам, не удивляясь ни новым станциям, ни Сибири. Глаза т е х людей ничего не видели. • Сейчас они замечают все —и названия станций, и то, чем крыты из­ бы, и много ли коров в стаде, пасущемся возле насыпи, и.,как одет народ, сколько инвалидов, мужчин, почем молоко и зеленый лук и какие яро­ вые и рожь в поле. Лица состарились и устали за эти три года. Они желты, нездоровы. Ранние морщины тянутся у губ, глаз. Все женщины на одно лицо.а.блед- ные от голода дети смотрят взросло. Лица кажутся выдохшимися, но глаза — глаза говорят о надежде. Люди смотрят освобожденно. Вдыхают теплый, согретый солнцем ветер и верят: что-то будет. Будет жизнь, не будет смерти. Что-то бу-дет! Что-то бу-дет!—отстукивают колеса, И в сердцах отдается их стук: что-то бу-дет! Что-то бу-дет! * * * В углу, в темном углу «телячьего», под гром и грохот колес женщи­ на рассказывает историю. — Это бог нас свел... Я уж не думала, что найду его. «Телячий» забит до отказа. На трех ярусах —ноги, головы, барахло. «Пятьсот веселый» подбирает всех, кто остался на станциях. Везут без билетов —лишь бы разгрузить дорогу. Мы с Лешкой лежим недалеко от угла—мне видно лицо женщины— узкое, бледное (она в платке). Когда она открывает рот, обнажаются десны и большие зубы. Рядом с нею—пацан, наш с Лешкой ровесник. Пацан черный, похож на Лешку. Чуб закрывает лоб, нависает на глаза. Он угрюмо слушает рассказ матери. Женщина начинает издалека. Как и все —с довоенной жизни. Но это неинтересно: жизнь как жизнь. Они из-под Гомеля откуда-то. Конеч­ но, эвакуированная. Когда эвакуировались, их нагнали немцы. Разбе­ жались по лесам — сына она пцтеряла. Потом попала в Ташкент, там работала. — Убивалась я по нему, писала —никто ничего не знает... Туда, Сю­ да —и Сталину даже написала —пропал Левка... Левка не очень-то, видать, одобряет материнскую словоохотливость. Женщин, что слушают этот рассказ, он не стесняется, но то( что мы слу­ шаем его, ему не нравится. — А он-то, он-то в это время... — Ладно, мам, брось! — ...в жулики подался. Мой Левка —жулик! Я так и обмерла, ког­ да он мне это сказал. Я спросила его: ты этим, Левка, и занимался? Он говорит: я — вор! Боже мой!..