Сибирские огни, № 09, 1971

Письмо ему пришлось читать вслух. Все письма «оттуда» читались вслух. Их было не так много. Важен рассказывает про отца. — А он тебя вызовет? —спрашивают в группе, окружившей Ба- жена. — Ясно, вызовет! —отвечает кто-то за него. Я верю, что отец Бажена вызовет. Может быть, приедет за ним сюда. Говорят, наш детдом не вернется. Ходят слухи, что его место в Москве занял другой детдом. Москву уже не бомбят. Там салюты. Недавно уехала в Москву эвакуированная учительница. Она у нас преподавала историю. Ее вызвал муж. Все пишут письма, разыскивают родных. Кто куда: кто в Москву, кто в Смоленск, в Воронеж, в Белоруссию. Я тоже пишу, но нйкакого от­ вета. Писал соседям, писал тетке, сестре. Все молчат. И Лешке не пишут, и Витьке. У Лешки отец на фронте, ушел прямо с «Шарикоподшипника». Мать Лешка в эвакуацию потерял. Ночью их эшелон бомбили, они прятались в лесу. Утром Лешка мать не нашел. Витькин отец комбайнер. Витька говорит, что он в танковых вой­ сках. А мать и сестра в деревне остались. Витька ушел с отступающими, а они не успели. И тоже нет от них никаких известий. Когда меня спрашивают, где мой отец, я говорю: — На фронте. Когда спрашивают, где мать, отвечаю: — На фронте. Мне верят. Сначала я сказал, что мой отец генерал. Это была почти правда: он и в самом деле был что-то вроде генерала. Я помню его фотографию — гимнастерка с темными расширяющимися полосами на груди и три ромба. Разве это не генерал? Я сказал, что он генерал-лейтенант танковых войск. В сводках тог­ да мелькала фамилия, похожая на мою. Я сказал, что это мой отец. Обман открылся, и меня побили. Я сбежал тогда и три дня не при­ ходил в детдом. Детдом был под Москвой, и рядом был лес. Нашел меня там Скардули. Я помню его высокую фигуру, нетвердую, вихляющую походку, его добрый большой нос. У Скардули были маленькие глазки и большой нос. Он работал на пекарне. В поле уже поспела картошка, и он приносил ее в ведре, высыпал на землю и говорил мне: «Чисть!» Пока я чистил картошку, он таскал воду, раскладывал костер. Он научил меня вырезать ложки из дерева, одной Фтичкой поджигать сучья. Мы варили картошку, пока она не рассыплется. Потом Скардули толок ее в черном закопченном ведре. Ведро было черное-черное, а кар­ тошка сахаристо белая, и пахло от нее дымом, крахмалом. Заправляли мы ее маслом, которое Скардули носил с пекарни. Он приносил масло и хлеб. Хлеб еще дымился и весь исходил вкус­ но-теплым запахом. Он был высокий, пружинистый, ноздреватый. Пек этот хлеб Скардули. — Ешь,— говорил он мне и смотрел на меня своими светлыми пе­ чальными глазками. Скардули никогда не смеялся. Как будто что-то то­ чило его, как будто он чувствовал вину за собой и все время повторял себе: я виноват, я виноват. Он притащил мне свой бушлат и старое одеяло, которым на пекарне завешивали окно. Мы соорудили шалаш, и я спал в нем.