Сибирские огни № 08 - 1971

Тогда она ринулась дальше: — У нас в школе был Гордиенко, инструктор. Она запнулась, потому что если это не он, вообще не к чему про­ должать. Но он понял. — Да, это я,— сказал он. Они стояли посреди улицы и говорили наспех, потому что только полчаса было у нее на разговор с ним — она уезжала в Братск. Радио гремело на столбе. И был как раз тот вечерний час, когда народ возвращается с работы: в таких же ватниках, с сетками продук­ товыми. Она не отличила бы сейчас от них Гордиенко, если бы не знала, что это — он. Она не знала, кем он стал теперь, корнет Гордиенко, и почему жи­ вет здесь, когда есть большие города и стройки — соседний Братск хо­ тя бы... Почему остался, хотя здесь пережил годы наказания? И она спросила его, когда они шли дальше по ветке узкоколейки мимо поселка у насыпи. Приземистые бараки, серые, почти черные. Закопченные сугробы, совсем как на гравюре, серые и черные. Сараюшки и забор, выше бара­ ков, развернутый гармошкой, лежал на земле одним краем, щербатый, видимо, растаскиваемый на дрова. Белье сушилось на заборе — детские голубые майки и что-то пестрое, ситцевое смерзшееся, как бумага. Окна зажигались в бараках оранжевыми квадратами. Женщина вышла с ведром и высыпала на снег золу. — Нужно было строить,— ответил он.— Видите, как еще живут люди. Мы это сносим все постепенно... А она вспомнила о тех брусчатых домах медового цвета, что стоят уже на Вихоревской улице. В этом тоже есть смысл жизни — просто строить. И нет больше корнета Гордиенко. Есть прораб Гордиенко. — Вы знаете, у меня сын в Австралии,— сказал он.— Взрослый па­ рень — двадцатый год! А она удивилась — она все помнила того малыша на Харбинском перроне, в окошке поезда, уходящего на юг. Неужели — двадцать! Воз­ раст Гордиенко в сорок пятом. Наверное, такой же длинный, только бе- лобрысенький, в мать. Английская школа. Австралийская армия. Что в тебе осталось русского, сын Гордиенко? И теперь все встало в памяти на свои места: конверт сине-красный, полосатый, протянутый Гордиенко через барьер поселкового почтамта. — Пишет? — спросила она, хотя уже сама поняла это. — Пишет. В общем-то он подал на выезд. Теперь многие приезжа­ ют сюда, вы знаете? — Трудно ему будет,— сказала она. — Пусть трудно. Выдержит. Я не хочу, чтобы с ним повторилось то, что было со мной. Осень — время разлива маньчжурских рек после летних ливней. В пятьдесят третьем году разлив небывалый: вода перешла уровень тридцать второго года! Год тридцать второй — вход японцев в Харбин и наводнение. Лель­ ка хорошо знает это по фотографиям в «Рубеже» — залитая водой Ки­ тайская, и лодки, вплывающие в окна — как Венеция. Страшная Вене­ ция— люди на крышах Затона, как потерпевшие крушение на островах, в бурном Сунгарийском море, которых в последние минуты снимают скауты из спасательных отрядов, а потом дом, подмытый на песчаной почве, ложится набок и идет ко дну!