Сибирские огни № 07 - 1971

Старик слышал, как остановилась машина, встал с кровати и пошел к выходу, но вернулся, зачерпнул медовухи и поставил на флягу. Клава шевельнулась на диване, но о чем-то подумав, не стала вставать. Так ее Семен и увидел. Он сразу почувствовал ее обиженную спи­ ну и. догадываясь о причине, мельком глянул в комнату отца. «Неймется ему,—подумал неприязненно.—Живет на всем готовом, ест наш хлеб, а сам ничего не делает по хозяйству, ничего не признает, а Ивановы, старшего брата, офицерские брюки, что тот прислал в посылке, ценит, за добро считает. Хотя бы брюки новые, а то штопаные-перештопанные... И гимнастерка такая же... «Иван прислал...» А я для тебя ничего не де­ лаю. Мы все новое тебе покупаем... И телогрейку, и кальсоны, да и... Что же мое ничего не замечаешь... Твоей пенсии—на конфеты не хватит. Что же ты ни разу не сообразил предложить ее в общую семью? Хоть бы раз ребятишек с нее угостил. На пол-литра тратишь». Семен чувствует запах хмеля. Старается обойти отцову комнату, тянет, чтобы не начинать разговора о том, что хотя это и отцовское де­ ло —мед, к нему он не касается, куда хочет, туда пусть его и изводит, а пить —не в коня овес... Семен не ел с утра. Нужно еще запчасти на склад сдать, машину в гараж поставить... — Я что, сегодня святым духом сыт буду? —говорит он жене в спину. Клава не шевелится, не отвечает —она налита обидой. — Я вам тоже не заводная. Иди вон на отца своего полюбуйся. Старик босиком, в измятых пимами штанах, несет к столу кастрю­ лю очистившейся от пены медовухи. Он поглощен делом, предчувствием налитых стаканов, встречей. В его сухих, подавшихся вперед, плечах и наметившейся улыбке что-то детское, неиздерганное. —Сень,—сказал он, найдя глазами сына,—давай перед едой по­ пробуем, как она дошла. Семен повернулся к столу. Губы его непривычно сжаты. — Я смотрю, папаш, у тебя это никогда не закончится. Хоть гово­ ри, хоть не говори. Ты только о себе думаешь. Лишь бы самому хорошо было... Ты и мать так в могилу свел... Старик, казалось, его не слушал. Сидел неподвижный, нахохлив­ шийся как птица, был равнодушен. Все стало ненужно ему: ни он сам, ни этот пасмурный день, ни ковшик на столе. Расстегнутый воротник рубашки обнажил его тощую грудь. Когда слова сына стали доходить до сознания, он сразу потерял интерес, которым только что жил, обмяк. Но Семен говорил, и в старике поднималось напряжение, накалялся, оживал взгляд. И сын увидел в отце знакомую усмешку —она всегда выбивала из равновесия. И именно эта улыбка подготовила Семена к безжалостному разговору. — Нам от тебя ничего не надо. Только живи спокойно, разлад в семью не вноси, жить не мешай. Отец смотрел прищурясь. — Эх,—сказал он,—лапша!.. На что ты годен, если тебя на отца могут науськать. С сожалением встал, ничего не тронув на столе. — Друг от дружки заводитесь...—Старик поднялся на печь. — С отцом бы я выпил,—сказал сын. Старик не возразил, и Семена стало заносить. — А какой ты отец? Если мать тебя простила —мы не простим.