Сибирские огни № 07 - 1971

(1926)— о «живописной лахудре», «кокет­ ничающей» то «грудью», то «задом». В отли­ чие от этого раннего стихотворения с его рассудочностью и дидактизмом, в 30-е го­ ды Уткин стремится к более тонкому пси­ хологическому рисунку образа, избегает плоских нравоучительных прописей. Так, в стихотворении «Свидание» (1939) он ядови­ то высмеивает девушку, которую привле­ кает лишь слава, окружающая влюбленного в нее парня: «Парит ее взгляд далеко за горою... Ах, что ей до парня? Ей надо ге­ роя!». В стихотворении «Кукла» (1940) ав­ тор с горечью пишет о тех, кто, подобно «зеленому плюшу», обвивающему «холод­ ный мрамор», отдает свою любовь бездуш­ ной «кукле»: «Не могут люди надивиться: на куклу тратят жизнь?! Нашли ж вокруг кого плющом обвиться!..». И все же (даже если речь идет о несча­ стной любви) в стихах Уткина, при всем накале страстей, как правило, нет трагиче­ ского надрыва, крикливости; в них преоб­ ладает светлая грусть, иногда с оттенком горьковатой самоиронии. Пессимистические ноты врываются в его стихи тогда, когда он сталкивается с вопиющим непонимани­ ем или извращением своих глубоко гума­ нистических устремлений, с грубыми по­ пытками доказать, будто любовь и вообще «интимная», «частная» жизнь есть нечто второстепенное в годы «великих конструк­ ций», что тема эта — удел мелководной ка­ мерной лирики, а не один из исходных ру­ бежей борьбы нашей литературы за чистый и высокий нравственный мир советского че­ ловека. Излечившись «от смертельного раненья в область сердца и души», поэт по-иному, чем во времена натужных «публицистиче­ ских» изысков, воспринимает и природу. Искусственно взращенные «поросли метал­ ла, людей и сырца» уже не противопостав­ ляются «шуму берез»; городская цивилиза­ ция, «вторая природа», творимая человеком, находит в поэтическом мире Уткина орга­ ничное место, не вытесняя «классических ландшафтов», а охраняя их извечную муд­ рую красоту («стоят, как часовые, город­ ские меты труб»), И проносится по бес­ крайним и снежно-чистым просторам рус­ ской земли вольная птица-тройка, воспетая еще Пушкиным, Гоголем и Вяземским, и вместе с нею врывается в стихи Уткина звонкая песня свободной родины, побывав­ шая «и в станице и в Кремле»: А она летит, лихая, В белоснежные края, Замирая, затихая. Будто молодость моя.., («Т р о й к а » ) ...Чем жива и «полна душа» советского человека в «дни испытаний народных?» Отвечая на этот вопрос, Уткин писал: «У него есть родина — Россия. У него есть лю­ бовь: жена, подруга, дети, мать. У него есть любимая природа родного места. У ье- го есть нация предков. Вот этими, в боль­ шей части этическими, проблемами и заня- лось советское искусство во время Отече­ ственной войны. Это и есть новое содержа­ ние советского искусства, разделяющего душевные и физические переживания и чув­ ства своего народа. Отсюда и лирическая! окрашенность всего советского искусства во время Отечественной войны, так как ли­ рика есть не жанр, как у нас наивно при­ выкли думать, а натура художника» («Ли­ тература и искусство», 1943, 11 ноября). В этом высказывании Уткина содержит­ ся, по существу, сжатая характеристика его лирики военных лет, очерчен круг тем, определены пути их художественного прет­ ворения. С августа 1941 года Уткин находится на фронте, в брянских лесах, в редакции газеты «На разгром врага». А в сентябре осколком мины ему оторвало четыре пальца правой руки. Но и в полевом госпитале, и на лечении в Ташкенте поэт не перестает писать — за это время выходят его книги «Фронтовые стихи» и «Стихи б героях». Поэт Е. Долматовский вспоминает: «По выздоровлении он (Уткин.— В. К.) снова рвался на фронт, ни за что не хотел при­ знать себя инвалидом. Когда его решили демобилизовать, он сказал мне: — Как не понимают в отделе кадров, что поэта демобилизовать невозможно? Я уже научился писать на машинке, я буду писать, значит, я буду служить так же, как раньше!» («Новый мир», "1947, № 5, стр. 169). В письме к В. П. Ставскому, одному из руководителей Союза писателей, Уткин на­ стаивал на том, что он может быть «по­ лезен «Правде», и писал: «Я категорически отметаю разговор насчет невозможности, по соображениям физического порядка, мо­ его пребывания на фронте. Я хочу. Я могу». Летом 1942 года Уткин, награжденный орденом Красной Звезды, снова возвращает­ ся на фронт как специальный военный кор­ респондент Совинформбюро, газет «Прав­ да» и «Известия»... Просто и доступно, душевно и довери­ тельно заговорила поэзия Уткина с первых же дней войны о небывалом накале патрио­ тических чувств советского человека, о свя­ щенной ненависти к врагу, о «броне чело­ веческой души», о подвигах народа на фронте и в тылу («Комсомольцу», «Маши­ нист», «Партизанская песня», «Песня об отце и сыне» и др.). Рождавшиеся в огне боев, на переднем крае, в блиндажах и окопах, стихи Уткина воспевали «суворов­ скую» солдатскую отвагу и сметку («Сла­ ва русскому штыку!»), верность воинской присяге («Клятва») взывали к «страшной, беспощадной мести» («Я видел девочку убитую...», «Товарищу бойцу», «Я видел сам...»), гневно, как самое тяжкое преступ­ ление, бичевали трусость: «Все проходят раны поздно или рано, но презренье к тру­ су не проходит, нет! («Если будешь ранен, милый, на войне...»). «Линия мужества» —так определил из-