Сибирские огни № 06 - 1971

тый листок. Он чуть-чуть припахивал старинными духами. Глянул на да. ту, и у меня закружилась голова: 1911 год. Какая-то женщина писала: «Мой дорогой, мой трижды любимый, единственный мой!» Она умоляла его о последней встрече, говорила, что ей осталось недолго жить, она благословляла его и молилась за него. Там были строчки: «Я плачу... Я вспоминаю свои слова, сказанные на вокзале: «Мы больше никогда не увидимся». Я чувствовала тогда, что мы уже никогда не встретимся... Я не забыла и никогда не смогу забыть того чувства, которое прошло через всю мою молодость... Я плачу». Отшумевшие страсти так и дохнули на меня. Жив ли актер, забывший это письмо в кармане театрального костю­ ма? А —она? Или оба уже успокоились на погосте? — Неужели я скоро выйду на сцену? —восклицает Голубятников. И смотрит на нас счастливыми, серыми в рыжеватых ресницах глазами. — Выйдешь, выйдешь! Еще поиграем с тобой,—весело успокаивает его Ника и берет под руку.—Помнишь, как мы играли в арбузов- ской «Тане»? — Ты здорово ее играла,—и Голубятников ласково треплет Ники­ ны волосы, что мне не очень-то приятно. — Это моя любимая роль,—сияет Ника. Театр проветривают, и все его двери распахнуты в парк, в тепло, в сияние. Мы бредем на сцену. И здесь тоже, в самой глубине ее, нагро­ мождение декораций, призрачно освещенных синей дежурной лампоч­ кой. Пахнет клеевой краской, мешковиной, досками, пылью. Все та­ инственно и многозначительно в этом затихшем мире превращений. Декорации нелепы всюду, кроме театра. Как они выглядят грубо, дико и несуразно где-нибудь в поле, когда выпирают и торчат из гру­ зовика, везущего их в клуб. И только на сцене они уместны, естествен­ ны и осмысленны, ибо они —божество условности. В этой неказистой, будто ободранной и ни на что не годной рухляди притаились две се­ стры—фантазия и жизнь, которые и рождают театр. Стоит только рукам рабочих подхватить эту неуклюжую несурази­ цу, протащить ее несколько шагов на сцену, а электрику пустить на нее прожектора, как все это превратится в романтический замок Гамлета или в поэтическую усадьбу с вишневым садом. Голубятников протискивается в лабиринтах столканных декораций, открывает какие-то двери, взбегает на лестницы. Он выходит на середину пустой, большущей сцены и говорит слова Белинского в темный гулкий зал: — «Идите в театр, живите в театре, умрите в театре!» Мы с Никой хлопаем ему, его радости, его возвращению в этот мир... Потом я повстречал Ирину. Сегодня вечером она уезжает в Москву на театральную биржу. — Не люблю я расставаться,—говорю я,—не люблю, когда уез­ жают те, с которыми сжился. Мы с ней уходим на сцену, в путаницу декораций, где я только что был. — Тебе жаль, что я уезжаю? —спрашивает Ирина. — Конечно. — Ты был настоящим другом. — И ты, яхонтовая, тоже. Приподняв на ладони прядки ее волос, я тихонечко прикасаюсь к ним губами. У меня кружится голова. — Поедем со мной? —шепчет Ирина.