Сибирские огни № 06 - 1971

в глазах. Просто приятно, и все. Должно быть, сумасшедшая юность отлетела уже окончательно. Дверь приокрывается, высовывается голова Кости Бодо. — Ника! На выход! —шипит он... Несколько раз открывается занавес, а зрители все аплодируют. Потом в нашем закутке поднимается толчея, шум, сутолока: мы по­ здравляем друг друга с премьерой, жмем руки, обнимаемся, гремим стульями, хохочем, вспоминая смешные «накладки», снимаем парики, лица мажем вазелином. Администратор — рыхлый, белесый увалень —беспомощно разводит мягкими, бабьими руками и ноет: — Декорации не тово... Краски бы хорошей, полотна... Весь пышущий после премьеры, собранный в кулак, резкий в дви­ жениях, Ансаров грубовато спрашивает: — Ты знаешь вятскую побасенку: «А чего ваши-то умерли? Хлеба, что ли, не было?» —«Да нет, хлеб-то был, да отрезать его нечем было!» Ты не вятский ли? Мы все захохотали. — Не понимаю.—Администратор хлопает белыми ресницами. — Ноешь только, ядрена вошь, переживаешь. Иди и доставай и краску, и полотно. Знаешь, каким должен быть администратор? Его в дверь выгоняют, а он в окно лезет. А то —ножа нету! Я вот завтра по­ кажу тебе, как нужно лазить в окна! Оживает театр, и радость пьянит Ансарова... Из зала, вместе с Ипатовым привалили все актеры, смотревшие спектакль, и тоже начали поздравлять нас. С удовольствием обнимаюсь со смеющейся Ириной. — Ну вот, все и наладилось,—говорит она мне.—Счастлив? Госпо­ ди! Как же мало нужно человеку для счастья. Ника, Ирина и я заходим в парк. Под луной мягко и нежно сияет молочно-голубоватый снег. На нем виднеются четкие, точно вырезанные, черные ели. Они пятнисты: на огромных лапах лежат, вспыхивая искрами, белые комья. Даль виднеет­ ся беспредельно. За елями проступают горы. Их словно выводили сереб­ ристо-серым карандашом. Его едва нажимали, и горы вычертились при­ зрачно и нежно. Все четко видно и в то же время —все призрачно. Воз­ дух весенний, сладковатый, теплый, и снег кажется тоже теплым, и лапы елей теплыми, и луна будто греет. Обводя все это рукой, я спрашиваю у Ирины: — Мало это или много? — Для кого как. Для одного это может быть целый мир, а другой мимо пройдет и не заметит. У каждого свое счастье. — А у тебя оно какое? — А у меня никакого... Иногда валяю дурака, a v самой на душе... Ах! — Да ты что, Ирка? —забеспокоилась Ника.—У тебя же театр, лучшие роли... Ника прижимается к моему боку, и я чувствую —ей хорошо. — Эх, яхонтовые, ведь мне уже двадцать восемь. А я —как тая кукушка. Ни кола, ни двора... Бегают за мной... Надоело все это... На­ доело водить за нос, дурачиться. Изумрудные! Мне самой хочется за кем-нибудь бегать, да так, чтобы свет горел только в одном окошке. А все никак не получается... Где-то запропал мой пригожий прохожий. — Ничего,— говорю я.—Как это у Толстого? «Ничего, сударь, образуется».