Сибирские огни № 06 - 1971

— У меня, дитя мое,—рассказывал Пронин,—выступали Михаил Кузмин, Маяковский, Хлебников, Анна Ахматова, Шкловский... У Анны Андреевны есть стихи о «Собаке»: Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело вместе нам1 На стенах цветы и птицы Томятся по облакам. Навсегда забиты окошки: Что там, изморозь или гроза? — Но это уже все было перед концом,—погрустнел Птица.—Слиш­ ком много вина появилось... Время такое смутное пришло... Даже в ночь своей гибели заглянул к нам Гришка Распутин... После революции Птица жил несколько лет, продавая подарки художников Судейкина, Бенуа, Сапунова, Добужинского, Соколова, Ко­ ровина, Анненкова. «Привал комедиантов» открывался какой-то пьесой Карло Гоцци, и Судейкин разрисовал четырнадцать внутренних ставней к семи окнам подвала на тему пьесы. Эти ставни кормили Птицу пять лет... Студеную зиму 1942—1943 годов я скоротал бок о бок с Птицей за кулисами «пушкинцев». Я часами слушал Птицу. Меня околдовывал по­ ток его речей и слов. Велико обаяние прошлого... Порывистость, стремительность молодого Птицы теперь преврати­ лись в суетливость старика. Он все время куда-то не успевает, торопится кого-то увидеть, боится что-то забыть. И вот в этой, чисто пронинской, суете он рассказывает и рассказы­ вает мне. Он то и дело прерывает воспоминания, куда-то бежит, снова возвращается и продолжает прерванное. Птица бессвязно прыгает с од­ ного на другое, и его рассказы скорее похожи на какой-то бред, в кото­ ром все интересно, потому что весь этот бред связан с блистательными именами и событиями. К сожалению, самая глубокая характеристика его: «Это была пре­ красная, дивная женщина, красивая, умная, да-да, умная». Или «это был необычайно благородный и талантливый человек». Вот и все. Так о всех. Так и об Анне Ахматовой и о Блоке. Писать он тоже не умеет, а то бы мог оставить не один том ценней­ ших мемуаров... На улице тьма. Февральская метель залепила окна снегом. Идет спектакль «Таланты и поклонники». У всех сегодня праздник: закончи­ лась Сталинградская битва, армия немцев разгромлена. Когда мы наговорились об этом и молодежь шумно ушла на сцену, Птица почему-то вдруг предложил мне: — Хотите, я расскажу вам историю одного стихотворения Блока? Помните? И готовый на новые муки, Вспоминаю те вьюги, снега, Твои дикие слабые руки, Бормотаний твоих жемчуга. — В старом Петербурге была такая мрачная улица в духе романов Достоевского, называлась она Офицерской. Такие улицы в Петербур­ ге...—И вот Птицу подхватывает волна, и он уходит в длинные описания улиц, на которых жили герои Достоевского. Я вижу, что этот трактат о мрачных улицах затягивается и Птица не может выкарабкаться из него, как муха из меда. Я стараюсь помочь старику: — Ну так что лее, Блок жил на этой Офицерской улице?