Сибирские огни № 05 - 1971

Мне давно хотелось поймать на его милой, усатой морде гримасу иричуиванья. Мне казалось: если я скорчу похожую гримасу, задрожу носом и бровями, то буду чуять сам. А если Фрам нарушит мой приказ быть тихим и кинется за птицей, то я могу сцапать его за ошейник. Если промахнусь, то наступлю ногой на веревку и рявкну: — Лежать! И все будет в порядке —собака получит нужный урок, я запомню Гримасу причуиванья, и веревка окажется купленной не зря. (Если бы я мог знать, что предстоит купить еще много веревок, надставлять их, менять, пропитывать олифой от сырости). И тут мы нашли дупеля. Вдруг Фрам поднял голову как можно выше. Опустил вниз. Опять поднял. (Я поймал себя на том, что сам под­ нимаю и опускаю голову, таращусь до боли в яблоках). Глаза Фрама зеленеют. Он замер. Сел для чего-то. Кулик мячиком подпрыгнул из травы и полетел, как летают все они, лениво. Фрам рва­ нулся за ним из положения сидя. Это был прыжок! Вот только что он был здесь, около моих рук, и уже веревка с шипением мчится от меня. — Стой!..—заорал я.—Ляг!.. Кинулся. Бегу, а сам вижу летящее в воздухе рыжее пятно кулика и бешено скачущую белую собаку. Бегу —и в животе перебултыхался обед, а в голове: «Схватить проклятую веревку, поймать проклятую соба­ ку, схватить-поймать...» А минут через пять такой вывод: «Сейчас здесь я упаду и умру...» Но я не упал и не умер. Фрам, добежав до озерка, запутал веревку в кустах и остановился, все еще перебирая лапами. Я, подбежав, сел ря­ дом на кочку. Разинутая, языкастая, пыхтящая голова Фрама плавала передо мной среди роящихся звездочек. Звездочки осыпали и небо, и травы. Сердце било, как двустволка —«бах-бах», и снова «бах-бах». Но звездочки ушли, и я увидел, что Фрам нисколько не раскаивается. Наоборот, он морщит губы, он мне улыбается, машет хвостом. Он дово­ лен собой. Значит, Фрам ничего не понял из моих криков. А Галенкин приседает и ржет, хлопая себя ладонями. Паршивец Фрам! Сколько труда, сколько занятий, и все впустую. Он должен стоять по дичи, я докажу ему это. Я встаю, распутываю веревку, узлом захлестываю ее себе за руку. Снова дупель —теперь порвалась веревка. Мы проходили весь июнь и весь июль —не получилось. Фрам так и не смог забыть первого своего пробега, не мог понять роли. Он рвал тонкие веревки, а если они были прочные, то ронял меня. И кто знает, что бы у нас вышло в конце концов, если бы не дупелиная высыпка и Галенкин. Было двадцать первое августа. Осень проступила —еще плотная зелень, еще жизнь, но за этим просвечивает белизной кости зима. Мы снова пришли на луг. День был серый. По небу несся журавлиный клин. Гасли один за другим подсолнухи —ветер стряхивал их желтизну. Мы с Фрамом присели у шалаша, оба грустные, оба унылые. Охота не предвиделась, дупеля улетят. И мне было жалко себя и Фрама. Галенкин ходил в вязаном жакете и жаловался на ломоту и дер­ ганье в левом плече. Я советовал ему растереть плечи змеиным ядом. — Пчела, пчела гонит ревматизм,—скрипел Галенкин. — Пожуй,— сказал Галенкин и сунул мне кусок черного семян- ного подсолнуха. Я стал щелкать семечки. Галенкин теперь говорил мне, что срежет подсолнухи и просушит их. Потом выколотит палкой.