Сибирские огни № 05 - 1971
Я сказал. И Крепива, возясь и постукивая, стал мне рассказывать. ...Без Михаила охотился <я на засидках. А это штука кропотли вая. Во-первых, нужны полати, чтобы не на земле лежать. Во-вторых, приходить засветло, пока барсук спит, а стреляем его на рассвете — тогда хорошо видно. Случалось и заснешь. Барсук идет, а ты носом наигрываешь. Он стоит у норы и принюхи вается, а ты сны разглядываешь. Вскочишь, а уж солнце, на лужах бле стят стеклянные корочки, барсук спит в норе. Стал я приискивать себе собак. После Бобки завел было свору дворняг, так они что сделали? Барсука, догнав, придушили и рвать его начали —военные, голодные звери. Кинулся отбирать — а они на меня. Окружают, глазами светят. Я в сторону, в сторону. Ну вас, думаю, к лешему. И —домой. Стал я искать барамбошек. Искал не только белых, а и приземи стых, чтобы не застревали. И до Невесты у меня жили две с полови ной собаки. — Две с половиной? — Две взрослых и один щенок. Выходит как раз две с половиной. Познакомился я с одной старухой, Аглаей Федоровной. Язву желудка она себе жиром заливала, а кормилась вылепливаньем пионеров из гли ны. Она их тогда в городе много наставила, одни пионеры трубили, дру гие барабанили... Худая такая старуха, с усами и седой бородкой, а ру ки большие, сильные, как у трудяги. Говорят, если женщина с бородой, то по характеру ведьма. Эта же была добрая. Она собирала бездомных собак и искала им хорошего че ловека. Но если собаке все одно пропадать, то уводила ее в ветлечебни цу и там усыпляла. Такая была ее доброта. Вот ты носом дергаешь, а помотайся-ка голодным по улицам. В снег, в мороз. Давал я старухе сальце, а она мне приводила собак. Привела и Шарика: по заказу, с кровью таксы, длинного туловом и на корот ких ногах. Чудная собака. Спокойнее в жизни не видывал. Жрет и спит. С хра пом. А еще лаяла. Уйдет к воротам, нос в подворотню выставит и на прохожего — «гау». Громом! Словно в ухо тебе рявкнул громадный пес. Прохожие, случалось, хрупкие вещи из рук роняли. Даже вора разобла чил. Тот увел фарфоровый сервиз — чайный — и нес его в скатерти. Шарик гавкнул—-и около наших ворот столько черепков было! Сгребли парця. Но барамбошить Шарик отказался. Не идет, и все. Так я с ним кашу и не сварил. Тогда бородатая старуха привела второго, тоже Шарика, тоже белого. Он имел нос розовый, будто скоро спелая картофелина, уши стоячие, нрав бегательный. Вечно куда-то ухо дил. Или служил где-нибудь, или на барахолке спекулировал (Крепива ухмыльнулся). Истинная правда, что, пойдя в банк купить марки для профорганизации, я увидел —из отдела выходит мой Шарик. И, стер вец, на меня даже не посмотрел. Он и пропал таким же образом —ушел с деловым видом и не вер нулся. После Шариков решил я опробовать лягаша. В городе выжило две сеттерихи —одна у художника Моисеева (тот от себя хлеб отрывал, ее кормил). А вторая, Альпа, жила на хозрасчете. Она хаживала к хлебному магазину (там длинный хвост таких си рых и убогих стоял —хлеб просили). Альпа собачища умная, приходит и садится в ряду. Не ноет, на психику прохожим не давит, а смотрит. Но такие были у нее глаза, что
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2