Сибирские огни № 05 - 1971

Ковыляю к тележке за лопатой (я ее всегда беру с собой —мало ли что). Барамбош влез метра на полтора. Думаю, легко откопаю. Но пока ходил, барамбош полез вперед и застрял глубоко и прочно. И так кричал под землей, будто его барсук живьем ел. Копал я долго. Очень неудобная нора, сплошные корни. Копаю и говорю себе: «Помни Мишку, помни». И барсук злой. Я копаю, а он гудит на меня, я ко­ паю —он гудит. Сердитый мужик! Сначала я двухвостую ящерицу вынул, уже дохлую, потом барам- боша. Домой его на тележке вез. Жена кричит: — И этого угробил! Дурак был барамбош, и когда помер от чумы, я даже обрадовался. А вот Мишку уложил, то расстроился. Шварк ружьем по березе —по- поламгХвать себя кулаком по голове, а дело-то сделано. Две с половиной барамбошки Хорош конец лета в узких окраинных улицах. Город —и почти де­ ревня. Асфальт —и пахнет землей, подсолнухами и дымом, легким, дровяным (углем здесь топят лишь зимой). Я пошел к Крепиве в середине августа. В огородах зрели помидо­ ры. Жена Крепивы ходила и прищипывала пасынки, а Крепива—сам ремонтировал прицеп к мотоциклу. От него пахло керосином. А около крутилась собака Невеста. Животина добрая, но внешне страховид­ ная —в щетине грязного серо-белого цвета. — Чудо природы,—сказал, глядя на нее, Крепива.— Гляжу и сам пугаюсь. Барсучатница. Гля, и шерсть такая, как на барсучке. Может, родня? А? Невеста? Гля—на ушах и спине пегая, и волос трех цве­ тов—-у корня желтый, середка черная, конец седой. Он стоял, оторвавшись от завинчивания болта и положив ладонь на поясницу. И видно по движению морщин —приятно ему выпрямить­ ся и говорить. Я же смотрел на худое лицо Крепивы. Он стал яснее мне. Мне вспоминались березы. Когда это милое дерево срубят и ошкурят, оно полежит на воздухе, то отчего-то задубеет. И тогда березу ни пила, ни топор не берет, только огонь да время. Один жрет ее с хрустом, другое не торопясь, годами. Тление — тот же огонь, только медленный. Крепива и был таким древесным остатком: рабочим-полупромы- словиком. Он из тех людей, что не жили без ружья —их было много когда-то. Я знавал их —хорошо. Жестокие, безрассудные люди. Я и навел разговор на таких, и Крепива мне немало порассказал. Гово­ рил—есть уезжающие на зиму в тайгу, бить соболя и белку. Один та­ кой — Селиверстов — живет за два квартала отсюда. Чудаки — рабо­ тают в городе, а зимой едут в тайгу. А меня зимний лес не привлекает. Есть уезжающие осенью бить кедровые шишки. Некоторые пенсио­ неры бьют белок и сдают шкурки по девяносто копеек штука. Когда разрешалось бить весной уток, то чирятник Елисеев умел так сладко пропеть в манок, что кучей слетались холостые чирки и попадали под выстрел. Но все старики, молодежи на охоту плевать. Вот у меня два сына, а охотников —только зять. Один я остаюся. Да и охотиться стыдновато и приработок вроде бы ненужный. А если снесут домик? В многоэтажке не станешь держать барамбоша, не бу­ дешь сушить шкурки на балконе. И хворым станет хуже. О чем мы прошлый-то раз говорили?