Сибирские огни № 05 - 1971

дениях безнадежно отстал от жизни совет­ ской страны. Эрмий впервые встречается с Зоей. Он чувствует, что она «похожа и не похожа на тот отвлеченный образ, что иног­ да возникал у него в дни редких просве­ тов между гулом моторов. «Какие же они теперь... русские...» — подумал он... — Вы курсистка? — Какие у вас допотопные слова. Я учусь в Москве.» Жизнь ушла вперед так стремительно, что устарели слова, еще недавно имевшие в языке все права гражданства. Восхищение Итина техническими дости­ жениями в известной мере и помешало ему увидеть некоторые социальные аспекты. Эрмий Бронев выступает «на рашных пра­ вах» с Андреем —для писателя, к сожа­ лению, главным становится не различие идей, которым служат братья, а то, что -они оба—летчики, крылатые богатыри. Именно поэтому нелепая гибель Эрмия (помятая жизнью,.«воняющая пудрой» жен­ щина, которую Эрмий решил «прокатить» на самолете, в испуге схватилась за рычаги, что привело к катастрофе) изображена ав­ тором как высокая трагедия. Лицо мерт­ вого Эрмия Бронева «было прекрасным — призрачным —прозрачным. Там плыли ды­ мы, облака, звезды...» Именно поэтому Андрей Бронев продол­ жает свои полеты, как эстафету, принятую от погибшего брата: «Пилот видел осле­ пительную облачную поверхность с при­ зраками гор, синеву, ветер. И компас. Пи­ лот ничего не помнил, ни о чем не думал. Лицо его было неподвижным. Он держал рули.» Так писатель расшифровывает слова Андрея Бронева —«такая уж у нас (т. е. у летчиков.— Ю . М.) профессия и н т е р н а ­ ц и о н а л ь н а я » . Этот просчет писателя очевиден и, как мне кажется, является следствием ■ослепившей его влюбленности в авиацию. Впрочем, в ряде эпизодов Итин развен­ чивает идею «надчеловечности», «надна­ циональности» и «надсоциальности» авиа­ торов. Андрей Бронев с нескрываемой го­ речью говорит Эрмию: «Мы первые пере­ летели Гиндукуш. Иностранцы негодяи, они крадут наши успехи. Французы хвастаются, что французский петух, французский баран и французская утка впервые поднялись на воздушном шаре, а на самом деле —рязан­ ский мужик. Я видел в Париже монумент в честь братьев Райт и тридцати пионеров авиации. Там нет ни единого русского име­ ни. «Мертвая петля» приписывается Пегу, хотя Пегу публично признал первенство за Нестеровым, и, вообще, это бесспорно...» Изображая банкет в честь немецких летчиков, Итин подчеркивает: «Речи гово­ рились о международном положении и о пользе сближения Германии с СССР». Шрэк, начальник германской экспедиции, во всеуслышанье высказал пожелание — чтобы правительства «по крайней мере не мешали заниматься культурной работой. Эти слова были признаны за гвоздь бан­ кета и переданы по телефону в центр. В тот же день три Почтенных джентльме­ на без всякого банкета подписали в Лон­ доне протокол, предусматривающий раз­ решение Германии на постройку ста эскад­ рилий истребителей и бомбовозов, в слу­ чае совместного выступления держав про­ тив большевиков». Здесь сквозит ирония, даже сарказм, сродни тем, какие мы видели в «Урамбо», в эпизодах, разоблачающих лицемерие им­ периалистических хищников и их послуш­ ных подголосков. Но в «Каан-Кэрэдэ» эта ирония не затрагивает самих авиаторов, каким бы целям они не служили: писатель словно предоставляет им право экстерри­ ториальности, не хочет судить их по зако­ нам, обязательным для всех смертных. Спустя год, В. Итин опубликовал рас­ сказ «Люди» («Сибирские огни», 1927, № 4, с. 3—18), в котором продолжил раз­ работку «авиационной» темы. Напряжен­ ный по сюжету, рассказ воспевает роман­ тику летного дела. Характеры героев едва намечены, автора интересуют ке психоло­ гические различия, а то общее, что сбли­ жает людей. Герой рассказа советский пилот Чан- цев беседует с немецким летчиком Эцем, участником первой мировой войны. «Да, будем драться, если придется, беспощад­ но,— говорит Эцу Чанцев, имея в виду воз­ можное нападение империалистов.—Пусть увидит Европа, что и в технике мы не так уж отстали... Но, между нами, господин Эц... я думаю. Вот, если бы сошлись, на­ пример, ну, два писателя, что ли. Ну, не какие-нибудь, настоящие. Стали бы они па­ лить друг в друга? Ведь не стали бы! Мож­ но сказать, что мы, до некоторой степени, тоже люди искусства. Разве не правда?» Это —не случайная обмолвка Чанцева. То, что герои рассказа стоят «над» добром и злом, подчеркивает и название «Люди». То есть просто люди, независимо от взгля­ дов и национальности каждого, независи­ мо от социально-классовой принадлеж­ ности. В «Каан-Кэрэдэ» эти космополитические мотивы только намечены, они отступают на третий план по сравнению с мотивами ро­ мантической приподнятости, характерной для изображения советской действительно­ сти. Вот Андрей и его спутники летят над тайгой. «Вдали сверкнула полоса великой реки. Земля внизу лежала р а зве н ч а н н а я (курсив мой.— Ю . М .), точно географиче­ ская карта. Крылья аэроплана закрывали целые уезды. Мир был безмерно велик и в то же время мал: человек, сказочный вели­ кан, делал шаг, и вот расстилались новые страны...» В этом «развенчании» как раз и следует искать суть новой для Итина романтики, характерной для «Каан-Кэрэдэ»; ее исто­ ки —в романтичности самой действительно­ сти, в том, что человеческий разум все